Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Проблему сдерживания текучих и расширяющихся процессов в фиксированной пространственной рамке властных отношений, инфраструктур и т. д. невозможно разрешить легко. Результатом этого противоречия стала социальная система, слишком подверженная созидательному такого разрушения, которое безжалостно разворачивалось после капиталистического краха 1929 года. Как и воплощенные пространственные формы, художественные объекты, производимые модернистами (конечно, за рядом исключений наподобие дадаистов), передавали некое устойчивое, хотя и не монументальное ощущение, предположительно, универсальных человеческих ценностей. Но даже Ле Корбюзье признавал, что подобному акту приходилось привлекать силу мифа. Здесь и начинается настоящая трагедия модернизма – ведь над ходом вещей в конечном счете возобладали отнюдь не мифы, которым отдавали предпочтение Ле Корбюзье, Отто Вагнер или Вальтер Гропиус. Это было либо поклонение Маммоне, либо, что еще хуже, мифы, навеянные задававшей тон эстетизацией политики. Ле Корбюзье заигрывал с Муссолини и пошел на компромисс с петэновской Францией, Оскар Нимейер планировал город Бразилиа для президента-популиста, но строил его уже для безжалостных генералов, прозрения Баухауса были мобилизованы для проектирования концлагерей, а правило, согласно которому форма следует за прибылью точно так же, как и функция, господствовало повсеместно. В конце концов, именно эстетизация политики и власть денежного капитала восторжествовали над эстетическим движением, которое продемонстрировало, каким образом временно-пространственное сжатие могло быть контролируемым и соответствующим рациональному началу. Трагическим образом прозрения этого движения были поглощены ради тех целей, которые в общем и целом к нему не относились. Травма Второй мировой войны показала – если для подобного утверждения требовалось еще какое-то доказательство, – что для воплощения гегелевских пространственных форм исторический проект Просвещения (вместе с Марксом) было слишком легко обратить вспять. Похоже, что геополитические и эстетические интервенции всегда содержат националистическую, а следовательно, неизбежно реакционную политику.

Ключевой для истории модернизма была оппозиция Бытия и Становления. Ее следует рассматривать в политических терминах как напряжение между ощущением времени и фокусом пространства. После 1848 года модернизм как культурное движение боролся с этой оппозицией, зачастую творческими способами. Эта борьба всячески искажалась господствующей силой денег, прибыли, накопления капитала и государственной власти как ценностной системы, внутри которой приходилось разворачиваться всем формам культурной практики. Даже в условиях ширившегося классового восстания диалектика Бытия и Становления поставила, казалось, неразрешимые проблемы. Прежде всего, меняющийся смысл пространства и времен в рамках капитализма действовал сам по себе, вынуждая постоянные переоценки в репрезентациях мира в культурной жизни. Идея авангарда (как художественного, так и политического) может получить какой-то смысл лишь в эпоху спекуляции на будущем и формирования фиктивного капитала. Меняющийся опыт пространства и времени имел много общего с рождением модернизма и его беспорядочными блужданиями от одной стороны пространственно-временных отношений к другой. Если дела обстоят именно так, то действительно достойно внимания утверждение, что постмодернизм есть некая разновидность реакции на новый набор переживаний пространства и времени, новый раунд «временно-пространственного сжатия».

Глава 17. Пространственно-временное сжатие и состояние постмодерна

Как изменились смыслы и способы применения пространства и времени с переходом от фордизма к гибкому накоплению? Предположу, что на протяжении последних двух десятилетий мы переживаем интенсивную фазу пространственно-временного сжатия, которое оказало дезориентирующее и разрушающее воздействие на политико-экономические практики, баланс классовых сил, а также на культурную и социальную жизнь. Хотя исторические аналогии всегда опасны, я полагаю неслучайным, что постмодернистская чувствительность открыто демонстрирует сильные симпатии к некоторым запутанным политическим, культурным и философским движениям, имевшим место в начале ХХ века (например, в Вене), когда ощущение пространственно-временного сжатия также было особенно сильным. Кроме того, отметим начавшееся примерно с 1970 года оживление интереса к геополитической теории и эстетике места, а также возрождение желания (даже в социальной теории) подвергнуть общему переосмыслению проблему пространственности (см., например: [Gregory, Urry, 1985; Soja, 1988]).