Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Два момента в рамках обозначенной проблемы заслуживают пристального внимания. Первый: способность большинства социальных движений лучше распоряжаться конкретным местом, чем пространством вообще, сильно акцентирует потенциальную взаимосвязь между местом и социальной идентичностью. Это находит отражение в политическом действии. Обороноспособность муниципального социализма, упор на сообщество рабочего класса, локализация борьбы против капитала – все это становится главными характеристиками борьбы рабочего класса в рамках общей модели неравномерного географического развития. Следующие из этого проблемы социалистических или рабочих движений, сталкивающихся с универсализирующим капитализмом, являются общими и для других оппозиционных групп – расовых меньшинств, колонизированных народов, женщин и т. д., – которые относительно способны к организации в конкретном месте, но теряют способность к организации, когда речь заходит о пространстве в целом. Однако в своей приверженности (зачастую вынужденной) ограниченной конкретным местом идентичности подобные оппозиционные движения оказываются частью той самой фрагментации, на которую может опереться мобильный капитализм и гибкое накопление. «Региональные сопротивления», борьба за локальную автономию, привязанная к конкретному месту организация, – все это может быть превосходной основой для политического действия, но эти явления не способны сами по себе вынести груз радикального исторического изменения. «Думай глобально – действуй локально» – таков был революционный лозунг 1960-х годов. Его стоит повторить еще раз.

Утверждению любой ограниченной конкретным местом идентичности приходится в некотором смысле основываться на мотивирующей силе традиции. Но перед вызовом всей нестабильности и эфемерности гибкого накопления сложно сохранять какое-либо ощущение исторической общности. Ирония заключается в том, что упомянутая традиция теперь зачастую сохраняется как таковая путем превращения ее в товар и продажи на рынке. Поиск корней в худшем случае приводит к их производству и маркетингу в виде имиджа, симулякра или пастиша (имитационные сообщества, создаваемые для пробуждения к жизни образов некоего простонародного прошлого, структура традиционных сообществ рабочего класса – все это наследуется городскими джентри). Фотография, документ, вид, репродукция становятся историей именно в силу своего всецелого присутствия в настоящем. Проблема, конечно, в том, что ничто из перечисленного не застраховано от постороннего вмешательства или прямой подделки для сиюминутных целей. В лучшем случае историческая традиция реорганизуется в виде музейной культуры, причем это не обязательно музей высокого модернистского искусства – это может быть и локальная история, локальное производство, музей, показывающий, как когда-то давно те или иные вещи производились, продавались, употреблялись и интегрировались в давно утраченную и зачастую романтизируемую повседневную жизнь (из которого могут быть вычеркнуты все следы социального угнетения). С помощью презентации отчасти иллюзорного прошлого становится возможным обозначить нечто из области локальной идентичности, а возможно, даже извлечь из этого прибыль.

Вторая реакция на интернационализм модернизма предусматривает стремление к качественному конструированию конкретного места и его смыслов. Капиталистическая гегемония над пространством чрезвычайно активно возвращает эстетику места в актуальную повестку. Но этот момент, как мы уже видели, лишь превосходно сцепляется с идеей пространственных дифференциаций как соблазнительной приманки для блуждающего капитала, очень высоко ценящий возможность мобильности. Не лучше ли одно место, чем другое, причем не только для операций с капиталом, но и для жизни, полноценного потребления и ощущения безопасности в меняющемся мире? Конструирование подобных мест, формирование ряда локализованных эстетически образов позволяют создавать некое ограниченное и ограничивающее чувство идентичности посреди коллажа имплозирующих пространственностей.

Внутренняя напряженность этих оппозиций вполне очевидна, но их интеллектуальные и политические последствия сложно оценить. Вот, к примеру, как подходит к обозначенной проблеме Фуко [Foucault, 1984, р. 253], ссылаясь на личный опыт: