Сотник

До возвращения Младшей стражи придумать так и не успели: отроки просто старались вслух и при взрослых запретный термин не употреблять, выражаясь при нужде по большей части витиевато и пространно: "Ну, та хреновина, которую Кузнечик летать без крыльев приладил" или "Эта… пузырь с хвостом, который на веревке дергается". Если бы история со змеем закончилась после первой демонстрации, такие эвфемизмы, возможно, и закрепились бы в местном словаре, но Мишка, имевший возможность на примере своих отроков убедиться, какое сильное впечатление на неискушенных подобными фокусами аборигенов может произвести это простое в сущности изделие, решил изобретателя поощрить, а саму придумку использовать в дальнейшем в качестве наглядной агитации. Сугубо христианской, разумеется, тем более, что намечавшиеся рождественско-свадебные гуляния подходили для этого как нельзя лучше.

Потому выдумывать сему явлению новое название, более соответствующее "политике партии", все-таки пришлось. Слово "херувим" предложил Роська, и оно было единогласно принято как официальное: и прилично, и тоже вроде летает, и вполне отвечает своему идеологическому назначению. Но неофициальное "Змей летучий", как выяснилось, уже намертво привязалось к языку у мальчишек, тем более, что и Мишка поначалу обозвал его именно так. В итоге оба наименования имели равное хождение среди отроков, иной раз совершенно в неожиданных комбинациях: от "Летучего херувима" до "Змея шестикрылого".

Соответственно, когда встал вопрос о том, что именно изобразить на новых "херувимах", задуманных и больше, и конструктивно сложнее первого (Мишка не удержался и внес свою лепту, благо сам мальчишкой ТАМ изготовлял и запускал их не единожды, как и любой пацан в его время), совершенно логично выбор сразу пал именно на херувима. Тем более что тут его изображали достаточно символично и вполне узнаваемо, в виде круглой рожицы в середине и шести крыльев — два по боками и по два скрещённых вверху и внизу. Вторым рисунком был выбран голубь, как христианский символ Духа святого, а также чистоты, любви и супружества. Тем более, последнее было и местной традицией — на поясе у любой замужней бабы висела фигурка голубки. Сколько тут от язычества, а сколько от христианства, Мишка так и не разобрался, но таких он видел и у баб во вполне христианском Турове.

Изображение и херувима, и голубя — вполне узнаваемого, с чем-то вроде нимба над головой и на фоне христианского креста — нашлось на иконах в ратнинской церкви и в греческой книге, привезенной с собой отцом Меркурием, так что священник тоже приложил руку к созданию "наглядной агитации". В процессе поиска подходящих рисунков он, кстати, не преминул напомнить Мишке о "библиотеке" покойного отца Михаила. Вроде бы между прочим спросил — мол, куда книги-то делись? Мишка только руками развел в ответ:

— Откуда же мне знать, отче? Не до книг было, когда мы из Ратного уходили. Ты бы у тех, кто тут оставался, спросил…

— Спрашивал уже. Никто не знает. С отцом Симоном при случае поговорю, может, он забрал. А разве тебе самому не интересно, куда книги твоего учителя делись?

— Очень интересно, — искренне вздохнул Мишка, честно глядя в глаза монаха. — Не хватает мне их, отче, ох как не хватает… Иной раз все бы отдал, чтобы в них заглянуть, хоть вспоминай да записывай по памяти, что когда-то читал. А более того хочется знать, чего не успел в них прочесть. Да только где их сыскать теперь?

"М-да, это вы отожгли, сэр Майкл, теперь отцу капеллану и эта головная боль достанется — библиотеку отца Михаила искать… Сам он озаботился или "бабушка" Варя через Иллариона настрополила? Да я бы и помог, если бы сам их не выдумал. Ладно, пусть ищет — чай, не либерея Ивана Грозного и не Янтарная комната — перекапывать окрестности нужды нет… Пропали и пропали, чего ж теперь".

Самое деятельное и активное участие в изготовлении "херувимов" неожиданно принял тот самый "юморист" из Егорова десятка, Пётр, хотя поначалу его пребывание в крепости в качестве связного от Егора стало для Мишки источником хорошей головной боли и чуть было не закончилось серьезным осложнением с артельщиками.

Резон Егора, поручившего именно Петру остаться в крепости, был понятен: раненный под Пинском, он уже давно находился в Ратном, при семье, в отличие от остальных ратников десятка. Срывать их из дому сразу же после долгого отсутствия десятник пожалел. Правда, ещё имелся новик Леонтий, раненный за болотом и в поход вместе со своим десятком вообще не попавший, но того Егор счёл недостаточно опытным для такого ответственного задания.