Социалистический реализм: превратности метода

Примером такого интегрального подхода может служить следующее мнение об известном романе В. Каверина «Два капитана»: «Роман суперсоветский, потому что в нем все скромное обаяние соцреализма, интимный мир Великой Советской Мечты, вложенный в судьбу маленького мальчика, который доказал, что “мечты исполняются, и часто оказывается реальностью то, что в воображении представлялось наивной сказкой”»[205].

Кстати, необходимо отметить, что понятие «мечта» в советской культуре имело особое значение и было связано с таким проектным образом реальности, который возникал в результате разотчуждения и нес в себе перспективу ее действительного развития.

Но чаще всего искусство соцреализма определяют все-таки как художественную форму сталинского мифа: «Основополагающим сталинским мифом был миф о торжестве победившего социализма — земного рая, уже осуществившегося, уже пребывающего здесь, сейчас в нашей советской действительности. Официальное искусство всеми средствами возбуждало в советских людях чувство беспредельного счастья жить в самой передовой в мире стране, под заботливым оком величайшего вождя все времен и народов...»^[206]

Само понятие «сталинский миф» чаще всего привязывают к понятию «искусство соцреализма», видимо, предполагая, что мифологемный тип сознания исходит из иррационального принципа толкования действительности. В данном случае мы бы разделили позицию А. Тэнасе, согласно которой миф — это вовсе не иррациональная, а просто архаическая форма рационального объяснения действительности[207]. Здесь вообще надо отметить, что сталинизм в его культурной проекции повлек за собой реконструкцию многих архаичных форм жизнедеятельности и сознания, с которыми боролись культурные интенции 20-х гг. и окончательное утверждение которых произошло в период 70—80-х гг.

Можно разделять или не разделять данное суждение, но в любом случае не снимается вопрос: что же послужило основанием для толкования искусства соцреализма как некого результата идеологического и исходящего из него художественного мифотворчества, на котором сходятся как адепты, так и критики соцреализма?

На наш взгляд, это обусловлено имманентным противоречием самого метода соцреализма. Дело в том, что лежащий в его основе процесс разотчуждения, с одной стороны, связан с живой действительностью, а с другой — протекает он в области идеального. Таким образом, мы имеем дело с неким феноменом, который, не смотря на свою принадлежность сфере идеального, нами переживается вполне реально.

Наряду с этим есть еще один очень важный момент, являющий собой синтез этих двух сторон реальности (материального и идеального), — это сам субъект, создающий данный образ в качестве не только автора, но и зрителя. И здесь необходимо еще раз подчеркнуть диалектическую природу их отношений, о которой писал С. Эйзенштейн: «...зритель втягивается в такой творческий акт, в котором его индивидуальность не только порабощается индивидуальностью автора, но раскрывается до конца в слиянии с авторским смыслом так, как сливается индивидуальность великого актера с индивидуальностью великого драматурга в создании классического сценического образа. Действительно, каждый зритель в соответствии со своей индивидуальностью, по-своему, из своего опыта, из недр своей фантазии, из ткани своих ассоциаций, из предпосылок своего характера, нрава и социальной принадлежности творит образ по этим точно направляющим изображениям, подсказанным ему автором, непреклонно ведущим его к познанию и переживанию темы. Это тот же образ, что задуман и создан автором, но этот образ одновременно создан и собственным творческим актом зрителя»[208].

Субъектный характер разотчуждения и то чувство реальности, которое возникает по ходу его осуществления, как раз и определяют основу критериального подхода в оценке меры правдивости данного произведения искусства. Это с одной стороны. С другой — именно субъектный характер процесса разрешения противоречий зачастую дает основание критикам соцреализма отказывать данному методу в объективном характере его значения, сводя последнее лишь к некоторому набору субъективных оценок.

Исследование мифологемного дискурса соцреализма предполагает обязательность учета исторической контекстуальности. Это подчеркивает и исследователь М. Левченко: «Так что при разговоре о мифологизме в советской литературе необходимо разграничивать “соцреализм” (с середины 30-х годов) и послереволюционную литературу (20-е — начало 30-х гг.). Действительно, как пишет Е. Добренко, “соцреалистическая культура” не строит утопии — она в ней живет: для нее произошел уже обещанный Марксом скачок из “царства необходимости” в “царство свободы”, закончилась “предыстория” и началась история (или “постистория”?). В этом наступившем — вечном теперь уже — царстве и расцветает «соцреализм» [Добренко Е. Окаменевшая утопия (высокий соцреализм: время — пространство — пароксизмы стиля) //WSA 35 (1995), с. 235]»^[209].