Сотворение мира

«Дичь какая-то! При чем тут зеркала с отражениями? – ошарашенно подумала Саша. – Мы с Воловой совершенно разные люди. Непохожие! А вообще… Пусть отражаются как хотят. Главное, Васипова навестим! Это всё равно что гору раздвинуть, толщу одиночества в земной коре».

– Слова тогда учи! – мрачно велела она Воловой.

– Да что слова?! – искренне удивилась Волова. – Скажу чего-нибудь. На сцене самое важное – внешний вид.

Саша махнула на нее рукой. Пошла в библиотеку, взяла книжку. В. Губарев – автор. «В» – это Виталий. Виталий почти что Валерий. Может, Васипов тоже писателем станет? А что, вырастет, преодолеет свои несчастья и переплавит их в литературу. Он ведь способный, сочинения вон какие писал, Серафима их вслух читала…

Утром седьмой «Б» потянулся к автобусу муравьиным ручейком. Кто с баяном, кто с книжкой, кто с апельсином-гостинчиком. А Волова ото всех отдельно продефилировала, точно муравьиная королева, – медленно и важно.

Саша посмотрела на нее и ахнула: кос-то нет! Вместо белой гривы сосульки свешиваются.

– Градуированное каре, – раздуваясь от удовольствия и важности, объясняла Ганна направо и налево, – самый модный силуэт стрижки.

– Какая стрижка? Ты обалдела, что ли, Волова? – возмутилась Саша. – Я же твое отражение!

– А раз отражение – значит, надо соответствовать, кошечка! – усмехнулась Инка Пескарик. – У кого есть ножницы? Искусство требует жертв!

Это было иезуитство какое-то, как в Средние века. Саша закусила губу.

И вдруг Слонов выдал:

– А давайте я ее подстригу! Я маму всегда стриг.

Все замерли. Серафима почему-то покраснела. Инка сощурила глаза до щелок. Не глаза у нее сделались, а металлические прорези в почтовом ящике.

Пожарская с Воловой надулись, как две огромные лягушки. Их душу стала разъедать зависть. Зависть – настоящая ржавчина. Не успеешь ахнуть – «в утиль» попадешь. А Гущенко, та не растерялась.

– Слонов, – говорит, – подстриги и меня. Я конферансье, как-никак.

– А я пока не профессионал, – нашелся Слонов. – Мне двоих не успеть. Работаю-то я медленно.

Гущенко осталась не солоно хлебавши.

Спектакль, который они дали потом в интернате, и в сравнение не шел с тем действом, что происходило в автобусе по дороге. Все, вытянув шеи, таращились на переднее сиденье, где колдовал Слонов. Саша никогда не предполагала, что из ее жалких хвостиков может выйти такой царственный одуванчик.

– Олег! Ты настоящий талант! – с восторгом воскликнула Серафима. – Как ты это сделал? Ножницы же тупые. А ровненько до чего! – И всплеснула руками. – Сашенька, ты стала настоящей красавицей!

Теперь Румянцевой раззавидовались уже не только Пожарская с Воловой, но и все представители женского населения автобуса. Кроме, пожалуй, Серафимы (но та почти старушка) и Алевтины (но та подружка). Алевтина взирала на разыгравшуюся канитель с умудренным видом и загадочно улыбалась.

А дальше было грустно. Дальше был интернат. Он был похож на больницу и в то же время на вокзал. Холодно, бесприютно, но шумно.

Во всех палатах сразу же раскрылись настежь двери, молва разнеслась мгновенно, как новость по железнодорожной станции:

– К Васипову приехали!

За Сашей увязались двое малышей. Они преданно заглядывали ей в глаза и каждую минуту спрашивали:

– А ты меня к себе не возьмешь? А что ты мне дашь? Дашь что-нибудь?

Саша протянула им бутерброды с сыром и свежим огурчиком – они накинулись на них, точно галчата. Метлищев отдал свои жвачки – не пожалел, а Пожарская – коробку зефира.

Только Гущенко не расставалась с апельсином до самой васиповской спальни.

Спальня была огромная и пустая. Койка и тумбочка, койка и тумбочка… Ничего лишнего. Окна без занавесок. И воздух какой-то тяжелый.

Васипов сидел на кровати и смотрел в окно. За окном шел снег.

– Эй, Васипов! – закричала Гущенко. – Вставай! Мы к тебе приехали в гости. Апельсин привезли.

– И вообще гостинцы. Зефир там, – пролепетала Волова. – У нас с Пожарской две коробки.

– Валера, ты что, нас не узнаешь? Это мы, – участливо и тихо сказала Серафима.

Васипов повернул голову, и тогда все увидели, что он плачет. Слезы его текли бесшумно, как падающий снег за окном.

Апельсин выпал из рук Гущенко и, подпрыгнув оранжевым шариком, закатился под кровать.

Все замерли, будто экспонаты в Музее восковых фигур.

– А пойдемте, это… порепетируем? – прорезалась вдруг Волова. – Васипов, у вас есть зал? Ты придешь на концерт?

И, не дожидаясь ответа, все потихонечку заструились в коридор. Почему-то на цыпочках. Все, кроме Саши, которая не смогла сойти с места. Так и осталась рядышком с Серафимой. Учительница погладила Васипова по голове, как малыша.

– Успокойся, Валера. Расскажи, как ты живешь, что читаешь, появились ли у тебя тут друзья?

– Меня здесь никто не слышит, – тихо произнес Васипов. – У всех голоса громкие, на семь человек рассчитаны, в палате тут по семь человек. А я так не умею – не привык. Но хуже всего, что одному побыть негде – всё время на людях.

– Вот горе-то!.. – пробормотала Серафима.

А Саша деревянным голосом выдавила из себя:

– Смотри, Васипов, снег идет. Снег какой белый…