Совершенно несекретно

Организовав такую почту, мы в значительной степени поколебали на местах позиции тех, кто поначалу рассчитывал на успех мятежа. Местные путчисты, пользуясь неосведомленностью населения, попытались было манипулировать искаженными фактами. К примеру, в Железноводске до отлета я видел, что никто ничего толком не знает, однако циркулировал тревожный слух, что еще в пятницу-де повезли врача к Горбачеву. Хотя потом, несколько лет спустя находясь в Кисловодске, я встретился с нашим замечательным профессором мануальной терапии Анатолием Андреевичем Лиевым, и он рассказал, как его срочно доставили к Горбачеву, у которого просто-напросто обострился радикулит. А ведь в дни путча казалось, что этим фактом хотели подтвердить версию о плохом состоянии здоровья Горбачева.

Те наши депутаты, у которых сохранялись хорошие отношения с Советами, с их исполкомами и у которых в своих краях имелся надежный актив, садились к телефонам — диктовать из Москвы тексты документов.

И третье из того, что нас тревожило, — это незнание обстановки в войсках, задействованных в тогдашней дьявольской игре. И тактика и стратегия «восьмерки» оказались спланированными на ликвидацию российского демократического потенциала, были нацелены против Белого дома, — в этом уже не было сомнений, но мы верили, что солдаты и офицеры в армии не безмозглые чурки, а грамотные люди, имеющие свои корни в народе. В этом плане у нас оставалась надежда на сочувствие и здравый смысл военных. Но тем не менее приходилось быть готовыми ко всему, и мы начали комплектовать группы по 3–4 депутата для встреч в армейских частях и военных училищах.

Особое внимание уделили Училищу имени Верховного Совета РСФСР, дивизии имени Дзержинского, батальону и полку связи в Сокольниках. А одна группа поехала даже в спецназ, располагавшийся в Теплом Стане. Именно эта группа проводила наиболее опасную работу, и так надолго прервалась ее связь с нами, что мне пришлось звонить нашему депутату Гению Евгеньевичу Агееву — заместителю председателя КГБ СССР.

Только часам к четырем утра 22 августа 1991 года исчезнувшая группа обнаружилась. Оказалось, три депутата — Алексей Сурков, Владимир Шумейко и Владимир Ребриков — вели все это время в спецназе целенаправленную беседу, призывая рядовой состав и офицеров не предпринимать никаких действий против руководства России. Ну а раз там был Владимир Шумейко, прекрасный рассказчик, то и не мудрено, что они так задержались.

В итоге проведенной работы в войсках, находившихся в Москве, выяснилась их определенная лояльность к нам или, по крайней мере, намерение не предпринимать никаких активных действий. А отдельные подразделения выразили еще и готовность обеспечить защиту Белого дома и даже расположить боевую технику вокруг здания дополнительно к той, которая уже находилась там под командованием майора Евдокимова.

Все это хорошо, но оставалась опасность штурма нашей «крепости», как говорили специалисты, с воздуха. Такое казалось нам абсурдом, в такое не хотелось верить, но руководство штаба Белого дома, по-моему, готовилось и к такому повороту событий. То, что специальные штурмовые группы десантников существуют, мы знали и, честно говоря, хорошо представляли, что они смогли бы натворить здесь. В Белом доме уже работал военный штаб во главе с генералом Константином Ивановичем Кобецом — российским депутатом. Мы надеялись, мы очень уповали на то, что военный штаб найдет решение по предотвращению грозящих нам нападений.

Первая тревога, объявленная по радио по поводу вероятного начала штурма, случилась днем 19 августа. Руслан Имранович позвонил и попросил меня быть в распоряжении Бориса Николаевича. Я поднялся к нему в приемную, и тут мне передали трубку междугородного. Звонили из Алма-Аты, из Президиума Верховного Совета Казахстана: председатель комитета по экологии интересовался, что происходит у нас. Я объяснил, что объявили тревогу и дали команду покинуть всем Белый дом, и тут же задал ему пару прямых вопросов:

— А что вы там делаете? Почему молчите?

Мы уже хорошо знали позицию других краев, которые — кроме Молдавии и Прибалтики, выступивших с резким осуждением путча, — сонно молчали, все еще чего-то ожидая. Я начал упрекать далекий Казахстан в предательстве, заметив, что одной Россией путчисты не ограничатся. Звонивший ответил с явным сочувствием:

— У нас сейчас перерыв в заседании президиума, но я говорил на нем то же самое — после России они возьмутся за Казахстан, а после Ельцина — за Назарбаева.

Но я считал, что Казахстан должен что-то немедленно предпринять:

— Учтите, если вы сейчас не разбудите другие республики и сами у себя ничего не сделаете, оставив таким образом нас в одиночестве, история вам этого не простит.

Впрочем, я понял, что этот человек — наш единомышленник и агитировать его незачем. Похоже, я его только еще сильнее взбудоражил своими упреками, в результате чего, видимо, на президиуме у них потом произошел очень резкий разговор, так как Назарбаев вскоре начал определять свою позицию, и у него состоялось несколько бесед с Янаевым.