Совершеннолетние дети

— У меня нет слуха, — говорит она наконец, отлично осознавая, что обесценивает этим себя в его глазах.

— Совсем нет слуха?

Что на это можно ответить? Можно только понуриться и молчать. Тем более, что об этом уже говорилось…

— Не волнуйтесь, — утешает ее Данко тоном опытного старого человека, — среди музыкантов мало счастливых. Если бы вы знали, как печально окончилась жизнь такого гениального скрипача, как Паганини… Ваше счастье и без слуха разыщет вас…

«Счастье? — спрашивают влажные от волнения глаза Дарки. — Что такое счастье? Мне хорошо, когда ты со мной, грустно, когда тебя нет…»

Данко словно чувствует, что она в эту минуту думает о нем. Он преграждает ей дорогу и совсем тихо говорит:

— У вас красивые косы… У вас очень красивые косы, — повторяет он и кладет руку на Даркины волосы, потом на плечо.

Кто-то показался у пруда, и рука Данка сползла с плеча девочки. Но оба не двигаются, заглядевшись на воду, где плавает отражение месяца.

— Если сейчас… упадет с неба звездочка, значит, нас ждет большое счастье, — загадывает Данко.

Но звездочки крепко пригвождены к небу, ни одна из них и не думает падать, чтобы наделить счастьем двух детей на земле. Если звезды не падают, их надо стаскивать самому… Данко ведет себя так, словно над их головами и впрямь пролетела звезда счастья.

— Вы еще никогда не называли меня по имени. Скажите, очень вас прошу, скажите: «Данко».

— Данко…

Но ему и этого мало. Дождавшись, пока человек, появившийся на берегу, ушел, Данко берет ее за руки и просит:

— С сегодняшнего дня «ты» до конца жизни… хорошо? Так, да, Дарка? Только об этом никто не должен знать. Ты… ты… Дарка, — любуется он этим словом.

Дарка начинает верить, что музыкальность не единственный залог счастья. Начинает верить (ибо ей этого очень хочется), что у счастья свои секреты. Только оно само знает, почему к одним приходит непрошеным, а других обходит за версту.

«Ни музыкальность, ни красота, ни богатство ничего здесь не значат», — думает Дарка, идя с Данком под руку.

У ворот он так долго держит ее руку в своей, что Дарке становится жарко.

— Я еще ни одной девушке не целовал руку, но тебе… если хочешь… поцелую… Ты должна знать, что ты для меня выше всех…

Дарке снова приходится молчать. Тогда он целует сначала одну ее руку, потом вторую.

Кто-то закрывает в доме окно. Дарке приходится запереть за собой калитку. Без ужина, не заботясь о том, что подумают домашние, не раздеваясь, она ложится в кровать.

Дарка не знает, сколько прошло времени, пока в комнату вошла мама с лампой в руке.

— Дарочка, чего ты плачешь?

А в самом деле — чего она плачет? Ей не остается ничего другого, как соврать:

— Я заснула, и мне приснилось страшное…

— Дурные у тебя сны. — Мама грозит пальцем и целует дочку в лоб.

«Прекрасные сны», — думает Дарка.

* * *

День, назначенный Лялей для прощальной прогулки, начался слегка ветреным, но чистым, как роса, утром. За Даркой зашел ее ближайший сосед Уляныч.

— Скорее, а то там все ждут…

Дарке не надо спешить, она уже полчаса как готова, ждет сигнала к выходу.

Возле школы все уже в сборе. Дарка сразу стала рядом с Данком, уверенная в своих правах и взаимности.

— Прошу прощения, — отодвинулся от нее Данко, — я хотел бы кое о чем поговорить с Пражским…

Он бросает Дарку, берет под руку Пражского и, смеясь, шепчется с ним. Она готова поклясться, что Данко хвастается, будто презирает «этих девчонок» и предпочитает мужскую компанию.

Дарка присоединяется к Орыське и Костику. Уляныч ведет под руку Софийку. По мнению Дарки, эта пара даже внешне не подходит друг другу: он, по-крестьянски тяжеловатый, расхлябанный, все время старается (и именно это делает его жалким) быть изящным, сдержанным в движениях. Софийка надута, как индюк. Ей хочется, чтобы все считали ее настоящей дамой, она, как лошадь на параде, ходит величавым, медленным шагом, сдержанно смеется. Движения у Софийки плавные, говорит она мало, а больше удивляется тому, что скажут другие.

Дарка не раз спрашивала себя: можно ли назвать Орыськину сестру красивой? И не могла ответить на этот вопрос. Софийка была колоритна: смуглое, узкое, как и у Орыськи, лицо, обрамленное светло-каштановыми волосами, и ярко-синие глаза, такие же, как у Стефка, только холоднее и умнее. Но секрет красоты Софийки заключался вовсе не в форме лица или линиях фигуры, а в том, как она использовала данные, которыми наградила ее природа. Дары природы она воспринимала как некий талант, который следует усовершенствовать. Она так умела произнести слово, так повернуть голову, так пожать плечами, так поглядеть из-под ресниц, что, казалось, нет мужчины, который бы не залюбовался ею.

Место для лагеря облюбовали у подножия меловой скалы — единственного природного богатства Веренчанки. Юноши сняли пиджаки и улеглись на них навзничь. Ляля растянулась прямо на траве и плетет веночек из ромашек, которыми засыпает ее Стефко.