Советник царя Гороха (сборник произведений)

В ушах стоял такой звон и грохот, что казалось, будто взрываются не мины в паре десятков метров от нас, а сам мир изнутри. Уши заслоняло, и меня чуть не вырвало от этого тяжелого ощущения. Казалось, что через уши с каждым новым взрывом в мозг проталкивается порция тяжелой ртути, а голова готова разорваться, словно переспелый арбуз. Мы забились за угол здания супермаркета, и лежали ничком, пока обстрел не затих. Примерно еще минут пятнадцать после того, как обстрел прекратился, мы просто лежали и дрожали, словно испуганные щенки. Потом медленно поднялись и пошли к машине, готовясь увидеть пылающий металлолом. Но, как не парадоксально, наш «Фиат» был практически абсолютно цел, – если не считать небольшой трещины на лобовом стекле и пары отверстий от осколков на задних дверях будки. Мы завелись и кое-как поехали… немножко рывками и рыская, потому как ноги, так и руки дрожали, словно козий хвостик. Успокоится, более или менее, удалось только уже подъезжая к границе.

Вторая наша поездка была такой, что после нее загнать нас в Ливию мог только один фактор: если мы нарушим контракт, то нам бы аннулировали наши билеты домой. Вот так-то. Мягко и улыбчиво наши наниматели поставили нас в такое положение, что нам некуда было от них деваться. Домой же хотелось жутко.

Дом в подобных условиях вообще романтизируется. О нем вспоминаешь каждую секунду, как о недоступном рае на земле. Полностью согласен с Евгением Гришковцом, который в своей репризе «Как я съел собаку» говорил: «Жили с постоянно звучащим в голове «хочу домой», «хочу домой». Вот как поезд стучит колесами. «Хочу домой, хочу домой, хочу домой…».

Помимо поездок в Ливию нашему «фиату» все так же приходилось работать и по вилайету Татавин. Распорядок был такой: поезка через границу – два дня работы по месту – снова поездка через границу. Выходных нам никто не давал. То есть, их можно было взять, но по контракту все равно нужно было отработать определенное количество дней. Хочешь – хоть неделями отдыхай за свои деньги – никто не запрещает. Мало кто из наших коллег брал выходные – всем хотелось побыстрее уехать оттуда. Да и вообще, что за радость в том выходном – сидеть на базе и бездельничать? А бездельничание в нашем случае – это гораздо хуже, чем работа.

Когда занят работой, катаешь по пыльным дорогам – намного легче. Но стоит остаться в «томной неге безделия», и начинают лезть разные дурные мысли, сводящие с ума. И кажется, что из внутренней «тюрьмы собственного разума» вырваться невозможно. То нападают приступы непонятной паники, то наоборот, как-то все становится безразличным, и чувствуешь, что теряешь всякую осторожность.

Дурные мысли прилипают к праздному человеку, словно пыль к колесам машины. Навязчивыми жирными мухами они кружат над вами, не давая отдохнуть. Каждая мелочь, каждая незначительная деталь раздувается в размерах до неузнаваемости, искажая представления о действительности.

О губительности праздности и безделия в тяжелой обстановке я знаю с тех пор, как в юношестве пережил «любви ужасное крушенье». Такое переживают миллионы людей разного возраста, а уж молодые да влюбленные – им это вообще свойственно. И не будем лицемерить – это очень больно и тяжело.

Знаете что… «А не спеть ли нам песню, о любви?»

И да простит меня всякий читающий эти кропания, но я вновь уйду от описания своих ливийских приключений, чтобы теперь поговорить о любви. Да –да, именно о ней. Почему? Не знаю, просто там, в пустыне около Дахибы нередко думалось об этом, точно так же, как о Боге, о жизни и смерти, о вере и от многих других простых и одновременно бесконечно сложных вещах. Когда возвращаешься после рейса на базу, смываешь с себя горьковато-соленой водой пыль и после душа выходишь в ночную пустыню с небесами из черного хрусталя; когда напряжение разжимает постепенно свои острые когти, именно тогда всплывают откуда-то из глубин бесконечности подобные мысли.

Что есть любовь? Каковы ее обличия? «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, но не имею любви – то я медь звенящая и кимвал звучащий. Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так, что могу и горы переставлять, но не имею любви – то я ничто…Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». – так говорил апостол Павел. «Вроде того быть или не быть, я хотел бы знать как – вот в чем вопрос, как бы мне бы тебя не убить, не любить, как – вот где ответ, вот как битва покажет где боль, на рану как соль, сука-любовь…» – пели Михей и Джуманджи.

В тысячах произведений искусства, от подлинных откровений до песен-однодневок воспевают страдания неразделенной любви, жгучую боль тупой ревности, колючий холод одиночества, особо ощущаемый на пепелище от горевшего костра.