Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

(Как вспоминал Берлин, Ахматова при встрече в 1965 году в Оксфорде сказала ему, что «мы – то есть она и я – неумышленно, простым фактом нашей встречи [в 1946 году] начали холодную войну и тем самым изменили историю человечества. <…> Я не смел возразить ей <…> потому что она восприняла бы это как оскорбление ее собственного трагического образа Кассандры – и стоящего за ним исторически-метафизического видения, которое так сильно питало ее поэзию. Я молчал»342.)

В другом сне – последнем в ее записной книжке, записанном в больнице после инфаркта, в декабре 1956 года, незадолго до смерти, – Ахматовой виделось, что за ней гонится (по улицам Парижа) чудовищный, взбесившийся «Джерринаут» (в мемуарах этого круга Джаггернаут выступает как символ истории)343. Большинство снов, зафиксированных в записных книжках в 1958–1965 годах, относят к трагическому видению истории. (Напомним, что в годы террора Ахматова не записывала свои сны, о чем позже пожалела, заметив, что «это был бы богатейший материал для истории»

344.)

Одна из записей (в августе 1964 года) фиксирует эсхатологическое видение. В этот день Ахматова в сопровождении друзей ехала через залитый водой Ленинград к себе на дачу в Комарово (она называла крошечный домик, который ей предоставил Союз писателей, Будкой):

30-е августа день отъезда в Будку. О[льга] А[лександровна] и Толя [Найман]. Едем небывалой дорогой (парками) через очень странное, очень красивое наводнение. Вода (без ветра) совсем как жидкое серебро или ртуть. Она тяжело и медленно выливается из берегов, образуя неожиданные островки и грозя бедой. Я в первый раз видела дуб, посаженный Петром Первым. Эсхатологические небеса, почти с грозной надписьюю.

На другой стороне листа Ахматова описала свой страшный сон:

Мой сон накануне превосходил все, что в том роде было со мной в жизни. Я видела планету Земля, какой она была через некоторое время (какое?) после ее окончательного уничтожения. Кажется, все бы отдала, чтобы забыть этот сон!

В следующей записи она вернулась к впечатлениям этих дней:

Сон на 30 авг[уста] продолжает угнетать меня, и с каждым днем все страшнее.

Зато отъезд по таинственному безветряному наводнению все хорошеет. Бесполезно спрашивать о нем моих спутников345

.

Несмотря на это замечание, Ахматова говорила-таки о своем сне. Много лет спустя Анатолий Найман (молодой поэт, которому она тогда покровительствовала) опубликовал сон Ахматовой в мемуарах. Его «Рассказы об Анне Ахматовой», появившиеся в печати в 1989 году, свидетельствуют о том, что поэты рассказывали друг другу сны. Найман начинает со своего сна:

Мне приснился сон: белый, высокий, ленинградский потолок надо мной мгновенно набухает кровью, и алый ее поток обрушивается на меня. Через несколько часов я встретился с Ахматовой: память о сновидении была неотвязчива, я рассказал его.

– Нехудо, – отозвалась она. – Вообще, самое скучное на свете – чужие сны и чужой блуд. Но вы заслужили. Мой сон я видела в ночь на первое октября.

После мировой катастрофы я, одна-одинешенька, стою на земле, на слякоти, на грязи, скольжу, не могу удержаться на ногах, почву размывает. И откуда-то сверху, расширяясь по мере приближенья и поэтому все более мне угрожая, низвергается поток, в который соединились все великие реки мира: Нил, Ганг, Волга, Миссисипи… Только этого не хватало…346