Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Мне снилось, что я куда-то вызван, и надо идти туда, где со мной будут разговаривать и требовать, чтобы я все рассказал. На улице провинциального старого города навстречу мне движется колымага – или старинный автомобиль с высокими колесами, напоминающий тяжелую, высокую, неуклюжую колымагу. В ней сидят люди со странными лицами: низкие лбы, бледные, с приплюснутыми носами, громко, уверенно разговаривающие о чем-то, связанном с тем делом, по которому я вызван. Дорогой я спускаюсь в уборную, грязную, в подвале, по скользким ступеням, а когда выхожу, за мной высовывается горбун и кричит с бешенством: «Надо гасить свет!»

Я стою на одном колене у подъезда дома, в который приглашен не только я, но и другие, такие, как Тихонов, начальство. Он кивает мне и поднимается по ступеням, озабоченный, серьезный. Он кидает мне какую-то шутку, и я отвечаю полушутя, но думаю, что нас обоих ждут неприятности, но у него обойдется. Наконец вхожу. Это – приемная, но одновременно – парикмахерская. Стригут, бреют. На столе лежат затрепанные журналы, старые газеты. Сидят молча. Сажусь и я. Можно уйти, но нельзя. Можно вздохнуть, но нельзя. Я уже в кресле, и меня начинают стричь. Пожилой парикмахер, серый, спокойный, аккуратно делает свое дело. В это время из кабинета, куда я должен войти после того, как меня подстригут, появляется один из ехавших в колымаге. Он говорит парикмахеру: «А верно, майор Лыков, этого в Переделкине взяли». Оба смеются. Мне страшно, но я молчу. Я в кресле, и майор с ножницами. Сейчас нагнется и начнет давить на глаза, и ничего нельзя сделать. Сижу и жду334

.

Этот сон был увиден и записан 8 августа 1964 года, через много лет после конца террора. Как заметил сам Каверин, это «отзвук душевного трепета, настороженности, обреченности, донесшийся из грустного и страшного далека тридцатых годов». Добавлю, что статус сна двойственен. С одной стороны, сон свидетельствует об эмоциональном присутствии террора тридцать лет спустя: во сне события и эмоции тридцатых годов переживаются непосредственно, как совершающиеся «сейчас». Но это не все. Каверин ассоциативно связал этот сон с гибелью Добычина, когда он «промолчал». В этом контексте сон говорит и о другом: об ответственности за происшедшее в страшном прошлом.

Предложим толкование отдельных образов. Как и в сновидении об «устроенной пропасти», сон о предстоящей казни в парикмахерской воплощает доминантную эмоцию – парализующий всякое действие страх – в серии типичных для снов причудливых и абсурдных образов. Некоторые из них можно прочесть как эмблемы специфически советского бытового ужаса. Таков бешеный крик из грязного коммунального туалета: «Надо гасить свет!» Таков и образ группы сидящих людей: как и во сне о побеге в «устроенную пропасть», угроза персонифицирована в образе небольшой группы сидящих людей со странными, неприятными лицами. Обстановка указывает сновидцу, что готовится политическое мероприятие, так называемая чистка в Союзе писателей (присутствует представитель начальства, поэт Николай Тихонов). Однако это мероприятие переходит в «операцию» НКВД (появляется «майор Лыков»). Такая метаморфоза образов и ситуаций типична для сновидений, но она типична и для сталинского террора. Таким образом, сновидение как бы представляет собой реалистическое отображение террора; реалистическое в том смысле, что абсурдные образы адекватно передают фантасмагорический характер реальности.