Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

В самом этом тексте имеются сигналы связи со знаменательными людьми из интеллигентского сообщества. Шихеева-Гайстер происходит из семьи видного советского деятеля, инженера, почти целиком уничтоженной в годы террора; в годы, которые она описывает (1925–1953), она не знала никого из литературной среды. В эпилоге, озаглавленном «КГБ продолжает свою работу», действие происходит в 1977 году. Шихееву вызывают в КГБ. Что делать? «Я стала просто всех обзванивать. Дозвонилась до Светки Ивановой. И говорю: „– Светка, меня вызывают!“ Она говорит, чтобы подождала секундочку, и пошла к Коме за советом»87. Кома – интимное прозвище видного ученого Вячеслава Всеволодовича Иванова, сына писателя Всеволода Иванова; его жена, «Светка», как называет ее автор, – дочь и падчерица диссидентов Раисы Орловой и Льва Копелева (они являются авторами целого ряда мемуаров). После смерти Сталина все они, прежде отделенные друг от друга принадлежностью к разным группам общества и разным идеологическим позициям, вошли в сообщество оппозиционной интеллигенции, связанной опытом террора. В конце советской эпохи их связь укрепилась за счет мемуаров, в которых они вспоминают об общем историческом опыте, указывая при этом, кто кого в настоящее время знает, кто с кем «на ты».

Семейные мемуары: общими усилиями

Мемуарные жанры часто создают образ семьи, а в советских условиях помогают воссоздать разрушенные семьи (как в случае Шихеевой-Гайстер), разбросанные семьи, а также расширенные семьи. Такие мемуары нередко создаются совместными усилиями.

В 1988 году опубликовал свои мемуары (написанные в 1973–1975 годах) один из участников дела еврейских врачей, патологоанатом Яков Львович Рапопорт (1898–1996). Его главным побуждением, как и для многих мемуаристов, было стремление сделать интимное достоянием историка. Он пишет о своем желании показать «интимные механизмы» дела врачей, которые не будут доступны историкам, даже если архивы откроются для «объективного изучения»88. С этой целью Рапопорт подробно описал, как складывались личные отношения внутри круга привилегированных врачей, ставших объектом преследования, процедуру допроса и свои эмоции. Так, он в клинических подробностях описал шок ареста, первый страх, отвлечения, которых он искал и нашел в камере, слезы облегчения и горечи при известии об освобождении, странное чувство сожаления при покидании тюрьмы и то, как после освобождения он быстро вытеснил эти эмоции из памяти. Описал он и вторичную травму, пережитую в те дни, когда двадцать лет спустя начал писать свои воспоминания

89. В 1988 же году дочь мемуариста Наталия Яковлевна Рапопорт, бывшая ребенком в 1953 году, написала и опубликовала свои воспоминания – свою часть семейной истории. Дочь описала, что происходило в квартире после того, как отца увели (она упала на пол, потеряв сознание), и за несколько минут до того, как он вернулся (радостно завыла собака). Два текста дополняют друг друга, создавая картину интимной жизни одной семьи в роковой момент истории.

Издатель мемуаров дочери доктора Рапопорта попросил Евгения Евтушенко (1932–2017) написать предисловие. Евтушенко описал, что испытывал он в тот день, когда в январе 1953 года в газетах появилось известие об аресте врачей: «Помню, как я трясся в тот страшный день в трамвае, и люди подавленно молчали с раскрытыми газетами в руках»90

. Известный поэт (прославившийся в 1960‐е годы своим свободомыслием) раскрыл публике, что тогда он считал еврейских врачей виновными. В 1988 году Евтушенко с помощью этого предисловия присоединился к Рапопортам, вписал себя в эту картину прошлого. Совместными усилиями трех авторов создан документ, свидетельствующий и о разобщенности 1953 года, и о новом сообществе 1988 года.

Необычный пример документа о семье, созданного сообща, – это «Дневники Натана Эйдельмана», на которых стоит имя автора: «Юлия Эйдельман»91. Это издание совмещает в себе дневниковые записи известного писателя-историка Натана Яковлевича Эйдельмана (1930–1989) с текстом, написанным его вдовой Юлией Моисеевной Эйдельман (урожденной Мадора, род. 1930), которая подготовила дневник к публикации. Набранные курсивом, вставки вдовы не только поясняют краткие или неразборчивые записи, но и вносят дополнительную информацию, вписывая ее собственную жизнь в дневник покойного мужа. Одна часть этого издания предлагает параллельный текст – дневник (за май – декабрь 1979 года) и Эйдельмана, и Мадоры, в то время – не жены, а любовницы автора, женатого на другой.