Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Против чужих мужей я не имею ничего – такое случается на каждом шагу, следовательно, это в порядке вещей. Ведь Ахматова отлично сказала про себя: «Чужих мужей вернейшая подруга и многих безутешная вдова». Худо, что они очутились вместе «под крышей Фонтанного дома». Идиллия была придумана Пуниным, чтобы Ахматовой не пришлось хозяйничать, а ему не надрываться, добывая деньги на два дома. К тому же жилищный кризис осложнял все разводы и любовные дела. Идиллия не состоялась – разводиться надо до конца. Вероятно, и отношения с Пуниным сложились бы гораздо лучше и проще, если бы не общая квартира. Главное в жизни советского гражданина – кусочек жилплощади. Недаром за жилплощадь совершалось столько преступлений205.

В юности Надежда Мандельштам (как намекают некоторые мемуаристы) не была чужда идее неконвенциональных любовных отношений, однако когда она писала свои мемуары в 1960‐е годы, именно жилищный вопрос казался ей основополагающим принципом, формирующим жизнь советского человека.

Как Ахматова ушла от Пунина

Вспомним, что Чуковская впервые посетила квартиру в Фонтанном доме именно в те дни, когда Ахматова «ушла» от Пунина. Ахматова описала это событие как перемещение в пространстве квартиры:

– И знаете, как это все было, как я ушла? Я сказала Анне Евгеньевне при нем: «давайте обменяемся комнатами». Ее это очень устраивало, и мы сейчас же начали перетаскивать вещички. Николай Николаевич молчал, потом, когда мы с ним оказались на минуту одни, произнес: «Вы бы еще хоть годик со мной побыли» (1: 188).

Ахматова засмеялась, а с ней и Чуковская.

Поясним пространственную ситуацию. Ахматова переехала, со всеми своими пожитками, из кабинета Пунина (где она занимала диван и письменный стол) в бывшую детскую Ирины Пуниной. Кабинет же вскоре был занят Ириной, которой тогда было восемнадцать лет, ее молодым мужем Генрихом Каминским и их новорожденной дочерью Анной (в семье ее звали Малайкой). Остается предположить, что Пунин и Анна Евгеньевна жили вместе в единственной оставшейся комнате, пользуясь ширмами206.

Что касается легальной ситуации, то она остается неясной. Хотя некоторые мемуаристы называют Ахматову женой Пунина (а другие говорят о разводе Ахматовой с Пуниным), неясно, был ли Пунин разведен с Анной Евгеньевной Аренс и женат на Ахматовой. По всей видимости, таким формальностям придавали мало значения. Однако в соответствии со строгим советским паспортным режимом с августа 1927 года Ахматова была прописана в квартире.

Казалось бы, после того как она «ушла» от Пунина, Ахматова должна была тяготиться еще более усложнившимися жилищными условиями. Когда однажды Чуковская (по ее словам) «принялась излагать ей свою любимую теорию необходимости развода», Анна Андреевна согласилась: «А вот этакие наслоения жен, – она снова легонько постучала в стену Николая Николаевича, – это уже совсем чепуха» (1: 186). (Добавим, что на практике Ахматовой трудно было расторгнуть глубокую эмоциональную связь: она культивировала чувство близости и с Гумилевым, и с Шилейко в течение многих лет после того, как они расстались.)

Вслед за Ахматовой Чуковская описывает продолжавшееся сожительство с Пуниным как неудобство, подобное тому, которое испытывали многие обитатели коммунальных квартир, то есть бóльшая часть советского населения: «Пунины взяли мой чайник, – сказала мне Анна Андреевна, – ушли и заперли свои комнаты. Так я чаю и не пила. Ну Бог с ним» (1: 32). «Шумят у нас. У Пуниных пиршества, патефон до поздней ночи…» (1: 26). Тот факт, что участники этих банальных коммунальных конфликтов были членами русской культурной элиты, придает этим записям особую остроту.

Ахматова поделилась с Чуковской еще более тревожными деталями своей жизненной ситуации: