Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Ясно, что экспозиция музея-квартиры никак не может воспроизвести в пространстве всю сложность, амбивалентность и изменчивость той семейной ситуации, которая разворачивалась в течение нескольких десятилетий в пределах этой «нехорошей квартиры». После войны Смирновы выселились из квартиры в Фонтанном доме, и Ахматова переехала в их комнату. В Музее Анны Ахматовой представлены несколько застывших моментов: общая столовая конца 1920‐х годов, комната Ахматовой в бывшей детской между 1938 и 1941 годами, жилище Ахматовой в комнате Смирновых между 1945 и 1952 годами. Как написано в путеводителе Музея, экспозиционное пространство отражает логику sub specie aeternitatis, или, выражаясь языком Ахматовой, принцип «я помню все в одно и то же время»198.

Квартира в стихах и снах

Квартира в Фонтанном доме фигурирует в поэзии Ахматовой как топос страха и смерти. Чуковская записала стихотворение, которое Ахматова прочитала ей в августе 1940 года:

Соседка – из жалости – два квартала,

Старухи, – как водится, – до ворот,А тот, чью руку я держала,До самой ямы со мной пойдет.

Чуковская увидела в этих строках прежде всего коммунальную квартиру: «Тут и Таня, избивающая Валю, и беспомощный В. Г. <Владимир Георгиевич Гаршин>, но в стихах это уже не помойная яма коммунальной квартиры, а торжественный и трогательный час похорон» (1: 180).

Ирина Пунина c готовностью опознала квартиру в трагическом стихотворении из «Реквиема», «Уводили тебя на рассвете…», написанном после ареста Николая Пунина и Левы в 1935 году:

Уводили тебя на рассвете,За тобой, как на выносе, шла,В темной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

Не смущаясь стилизованным образом «в темной горнице», Пунина пишет: «Она описывает бывшую детскую, которая сейчас ее мемориальная комната. „В темной горнице плакали дети“ – это плакали не дети вообще, а это были я и мой двоюродный брат Игорь Аренс, который жил у нас, потому что отец его уже был в лагере»199.

В своих знаменитых мемуарах Надежда Яковлевна Мандельштам пересказала сон Ахматовой, в котором в перенаселенной квартире появляется ее первый муж Николай Степанович Гумилев (в реальной жизни расстрелянный в 1921 году):

Коридор пунинской квартиры, где стоит обеденный стол, а в конце за занавеской спит Лева, когда его пускают в этот дом. <…> В коридоре «они», ей предъявляют ордер и спрашивают, где Гумилев. Она знает, что Николай Степанович спрятался у нее в комнате – последняя дверь из коридора налево. Она выводит из‐за занавески сонного Леву и толкает его к чекистам: «Вот Гумилев»200

.

Пересказывая этот сон, Надежда Мандельштам недвусмысленно намекает на напряженную семейную ситуацию («за занавеской спит Лева, когда его пускают в этот дом»), но в сценарии самого сна именно террор – угроза ареста и гибели – приводит к эмоциональному конфликту, разыгрывающемуся в сложной топографии квартиры.

Заметим, что в дневниках и мемуарах современники Ахматовой приводят ее стихи и сны в качестве свидетельства реального опыта. А кураторы Музея Анны Ахматовой даже использовали тот же сон в своем описании страшных лет в жизни Ахматовой и всей квартиры201.

«Обедать за одним столом с женой своего мужа»

Описать отношения между обитателями квартиры современникам было отнюдь не легко. Особенно трудно было определить ролевую структуру в отношениях домочадцев. Те, кто посещал Пуниных и Ахматову в конце 1920‐х и в 1930‐е годы, подходили к этой задаче с помощью описания топографии квартиры. Стремясь представить эмоциональную ситуацию, многие сосредотачивались на описании совместной трапезы. Большинство современников склонны были объяснять ситуацию, апеллируя к социально-историческим обстоятельствам.