Советская правда

– Пока воздержусь. Вот если вы не перемените своего намерения после того, как выйдет в свет моя новая книга – о Советском Союзе, над которой я сейчас работаю, тогда, пожалуйста, вернемся к этому вопросу.

Книга «Расцвет Страны Советов», над которой он работал, вышла. О премии филиппинского президента, понятно, разговора больше не возникало.

– Боюсь, что они меня подкупают, – объяснил он свой отказ. – Мне совсем не все равно, каким путем зарабатывать деньги, нет!

Опыт жизни у этого человека достаточный, глаз его зорок. Понимая место такого писателя в цейлонском обществе, международное звучание его слова, его то и дело стремятся завоевать реакционные силы всевозможных мастей. То хотят втянуть в какое-либо литературное жюри, то в очередную затею бизнесменов-издателей, то в редактирование дурно пахнущих сборников. Мартин стоит твердо, покачнуть его невозможно. Разве лишь возникают вот такие временные ссылки на возраст, на недуги, когда он усаживается возле своего прудка и созерцает игру синих, золотых, серебряных рыбок, но из чего в конце концов вдруг возникает замысел очередной полемической, остро проблемной статьи. Тогда рано утром вместе с пением пробуждающихся птиц – за письменный стол.

– Я всегда жил своим умом и своими чувствами, – сказал он мне. – Думаю, что с самых мальчишеских лет. Когда родители вздумали меня женить на одной богатой девице, у них тоже ничего не вышло. Я ее не любил. Я полюбил вот кого! – Он охватил рукой за плечи госпожу Прему. – Я бегал к ней из своей Коггалы за три мили в ее Каталуву. И наперекор им, родителям – родителям! – не то что каким-то политическим и литературным комбинаторам, я женился не на той, богатой, а на этой. Так хотело сердце.

– А ты помнишь нашу свадьбу? – стесняясь, спросила госпожа Према.

– Как не помнить! Это произошло ведь совсем недавно. Каких-нибудь сорок лет назад. Ты была в белом сари…

– Верно, верно! – Госпожа Према смущается все больше. – Это было очень красивое сари.

Мартин Викрамасинге – веселый человек, он любит жизнь со всеми ее радостями. Я спросил его как-то, не мешает ли ему его буддийская вера, его буддийская религия. Это было у меня в номере, в гостинице «Тапробана». Под потолком вращался фен, с океана дышало йодистой влагой. На столике дымился чай в чашках.

Мартин думал долго, молчал, ерошил пальцами белые волосы.

– Если говорить о буддизме по-настоящему, то разговор это бесконечный, – сказал он наконец. – Буду краток. Для меня Будда и буддизм не система догм и религиозного ритуала. Это система созерцания мира. В этой системе много ценного, в частности, для того, кто занимается литературой и искусством. Страдание, которому так много места отведено в буддизме, – источник эмоций, а следовательно, и искусства, так как искусства без эмоций быть не может.

Он сжался в гостиничном кресле, его мучили какие-то боли, но он преодолевал их, не поддавался им, они только обостряли его мысль. Я вспомнил рассказы о Толстом, о том, как Толстой особенно любил работать, когда был нездоров, когда сидел за столом с повышенной температурой, укутавшись в одеяло, отрешась от всего, уйдя от внешнего мира, от всех его раздражителей.

Каждый задумывающийся над смыслом жизни, а не просто проживающий ее быстро летящие дни, ищет своего бога, который вел бы его по лестнице жизни вверх, к свету, к солнцу, не дал бы юркнуть под эту лестницу, к корыту, и там самодовольно захрюкать над тюрей. Я встретил на Цейлоне человека, который начал с буддизма, со служения Будде, а пришел к коммунизму, стал убежденным последователем коммунистических идей переустройства мира на земле. Беспокойство, искание, они чаще всего выводят людей на верные жизненные дороги. Самоуспокоенность, самодовольство не приведут никуда, это ход в тупик.

Наша первая встреча с Мартином Викрамасинге ознаменовалась невероятной силы грозой. Дождь на улице прекратился было на какое-то короткое время; в черни ночи замелькали, искрясь, светлячки, будто кто-то рассеивал в воздухе голубые с золотом блестки. Но затем одна за другой зазмеились молнии, и небо заревело ревом океана при двенадцатибалльном шторме. Полетели пробки из электропредохранителей, гас свет, выключался фен. Казалось, дом раскалывается на части, блеск молний бил по глазам, слепил, все гудело. Стонали, изгибаясь, деревья за порогом дома, ветер рвал листья и мокрые швырял в комнаты.

Мы выпили еще по стопке арака, раз уж такое дело вокруг, и за поздним временем пора было ехать. Гостеприимному хозяину надо было отдохнуть. До рассвета, до той поры, когда запоют птицы, когда его позовет к себе письменный стол и когда с чашкой крепчайшего чая придет к нему его верная, преданная Любовь.

Арсений Замостьянов

Набат Всеволода Кочетова

110 лет назад на новгородской земле, в семье унтер-офицера, родился Всеволод Анисимович Кочетов.