Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

В 1946 году директор регионального универмага, по сообщениям очевидцев, говорил: «Жизнь-то краше становится, веселее. На шестьдесят рублей зарплату увеличили, а шестьсот – отняли. Довоевались, победители. В Китае воюй, Болгарию, Югославию и Финляндию корми, а сам с голоду подыхай». В свою очередь, секретарь парткома крупного рыбозавода неосторожно поделился с кем-то следующей репликой: «Теперь что же, мы выжили. Это то, что называется заботой о материальных нуждах трудящихся в Четвертой сталинской пятилетке. … Будут бунты, восстания, и рабочие скажут: „За что мы боролись?“»[961]

. Измененное нормирование хлебопродуктов также выливалось в гневные ремарки, в которых служение родине на поле боя связывалось с послевоенным отношением к фронтовикам. Например, когда инвалиду-фронтовику продавец магазина № 18 в Вологде вручил 1,4 килограмма хлеба, тот спросил: «Почему так мало?». «Продавец ответил: „Столько полагается по новым нормам“. Покупатель выругался, бросил хлеб и сказал: „За что я воевал? На фронте не убили, так здесь хотят уморить голодом не только меня, но и мою семью“»[962]

.

Порой ветераны использовали свою «заслуженность» для того, чтобы помочь близким. Так, фронтовики, проживавшие в Москве, обращались к властям, заступаясь за своих родственников, которые из-за прежней судимости не имели права жить в столице. Характерен пример просителя из Московской области, направившего в Верховный Совет СССР послание, которое начиналось со следующих слов: «Я, участник Отечественной войны, обращаюсь к вам с ходатайством по делу моего брата…»[963]

.

Сообщество, которое, как полагали ветераны, в вечном долгу перед ними, представало в различных ипостасях. В этом качестве могли выступать «государство», «родина», «советская власть» или «народ», причем некоторые из этих сущностей оказывались взаимозаменяемыми, как в следующем обращении: «Я прошу Верховный Совет ввиду того, что честно отдал половину своей жизни за советский народ и советскую власть, оставшись калекой. Прошу советский народ освободить меня хотя бы на 60–70 % уплаты возвратной ссуды. С этим заявлением я обращаюсь через вас к советскому народу, которому я по его призыву служил преданно и честно до искалечения, а поэтому советский народ не должен отказать в моей просьбе»[964]

.

В других ситуациях обязанным считалось только непосредственное окружение, конкретные люди, которых боец защищал с оружием в руках. Николай Т., двадцатипятилетний ветеран, в 1947–1948 годах жил в колхозе в Московской области. Работать он отказывался, добывая средства к существованию хищениями угля на железной дороге и его последующей перепродажей. Он проводил время, отстреливая деревенских собак, играя на аккордеоне и агитируя других бывших фронтовиков: «Пусть на нас колхозники работают, а нам работать не обязательно»[965]. В Воронежской области тоже были ветераны, отказывавшиеся заниматься сельским трудом, скорее всего, по той же причине: «Женщины выступают на колхозных собраниях и критикуют мужчин, они говорят, до каких пор вы будете безобразничать. Вы были на войне, мы в колхозах работали, а сейчас [когда вы вернулись] то же самое»[966].