Советский Пушкин

Перспективы социалистического труда беспредельны. Социализм и коммунизм открывают перед человечеством возможность бесконечного творчества. Строй общественной собственности не знает рутины, застоя, простого повторения прошлого. Собственнический строй в его различных формациях многократно вел к хищническому расточению производительных сил, к их прямому разрушению. Разве фашистско-реакционное отношение к технике, умеряемое только заботой о модернизации средств военного нападения, разве стремление к хозяйственной автаркии не толкает человечество вспять, не умаляет творческих начал человеческого гения?

Современный империализм с его фашистской формой государственности уже не обеспечивает сохранения достигнутого уровня производительных сил. Прогресс в собственническом мире — понятие весьма относительное. Он медленен, часто направлен не туда, куда надо, в военную технику, например; он сменяется долгими периодами застоя и упадка. Только социализм делает прогресс человечества непрерывным. Ленин писал о социализме:

«Бесконечно лживо обычное буржуазное представление, будто социализм есть нечто мертвое, застывшее, раз на всегда данное, тогда как на самом деле только с социализма начнется быстрое, настоящее, действительно массовое, при участии большинства населения, а затем всего населения, происходящее движение вперед во всех областях общественной и личной жизни».

(Ленин, том XXI, стр. 439.)

Непрерывный прогресс требует непрерывного творчества. Социалистический прогресс требует творчества всех. Мы благодарны Пушкину, который в мертвое и рутинное время политической и общественной реакции оставил нам в своем отношении к искусству образец творческого отношения ко всякому свободному труду вообще.

Поэзия Пушкина была свободна, беспечна, счастлива, партикулярна, пока ее светлый строй не нарушался реакционными силами официальной и неофициальной действительности. Творчество Пушкина было независимо от всех идолов общественного мнения и служило высоким идеалам гуманности и красоты, превышавшим уровень его времени. Пушкин был гений, но гений-исключение. Гений раздражает непросвещенную самодовольную посредственность, претендующую на право или даже имеющую право вязать и решать. Гений «крамольный» вызывает уже не раздражение, а злобу, преследование. Свобода «крамольного» гения слишком настойчиво подчеркивает рабство большинства, а в особенности добровольное рабство. Даже жрецы искусства типа Сальери ограничены общим уровнем и рутинными правилами своего ремесла. Судьба гения во времена Пушкина была трагична! Это выдающееся над всеобщим уровнем исключение господствующие силы среды стремились срезать. Гения неизбежно ждали возмездие и гибель, как Моцарта в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери». Пушкин признавал роковую власть судьбы. Он чувствовал себя перед ней беззащитным, он не умел защищаться, он не знал, как бороться. Отношение к борьбе как средству победить зло в мире — одно из главнейших отличий между Пушкиным и нами. Пушкин много ждал от просвещения и справедливости самих по себе, он не знал, что осуществления идеала можно добиться только борьбой. Пушкин не понимал простой для нас вещи: в борьбе есть надежда на победу, если не для себя, то для будущего, для детей. Действительность все равно таила в себе угрозу гибели: лучше и почетнее было погибнуть в борьбе, чем встретить смерть общественно пассивно, с опущенными руками. Однако, Пушкин, и не сознавая необходимости общественной борьбы за лучшее будущее, как личность, стихийно протестовал. Он был сломлен, а не подчинился, как позже него Достоевский. Пушкин умел смотреть в глаза реальной действительности; знание правды о действительности вело его к смирению перед ней, к признанию превосходства ее сил и невозможности бороться с нею. Но он не хотел и не умел подличать, — он не переходил на сторону враждебной действительности, он не присоединял своего голоса к славословящим ее. Он пытался обмануть суровую необходимость; он хотел найти такой уголок, на который не распространялась бы ее власть. Партикулярный эпикуреизм и стоицизм, ноты которого пробиваются в миросозерцании Пушкина в конце его жизни, были формами признания власти судьбы и одновременно заключали в себе попытку уйти от ее возмездия. Во времена Пушкина жилось хорошо тем, чьи интересы и стремления совпадали с «судьбой», с господствовавшими историческими силами.