Советский Пушкин

Не прельщала Пушкина и разновидность феодально-бюрократической карьеры в его время — военная служба. Даже поразительно, как Пушкин, свидетель успехов Наполеона, его разгрома, беспримерной славы русского оружия, вступления русских войск в Париж, человек, вращавшийся в среде военных, переживший хмель воодушевления опасных и удачных войн, как он остался абсолютно равнодушен к ореолу военной славы и воинских почестей. Мир Пушкину нравился неизмеримо больше, чём война. Счастье человеку может обеспечить только мир. Оборотную сторону бранной славы Пушкин представлял себе хорошо; наслаждения мирной тишины он предпочитал тяготам, увечьям и смерти на войне:

Военной славою забытый,Спешу в смиренный свой приют,Нашед на поле битв и честиОдни болезни, костыли,Навек оставил саблю мести…(Там же.)

В лагере при Ефрате, наблюдая картины войны, которой Пушкин сочувствовал (как и декабристы, поэт желал расширения России за счет покорения иноплеменных территорий), он написал следующее поразительное стихотворение:

Не пленяйся бранной славой,О красавец молодой,Не бросайся в бой кровавойС карабахскою толпой!Знаю: смерть тебя не встретит;Азраил, среди мечей,Красоту твою заметит —И пощада будет ей!Но боюсь: среди сражений

Ты утратишь навсегдаСкромность робкую движений,Прелесть неги и стыда!

Война страшна не только смертью и увечьем. Она несет с собой грубость нравов, она уничтожает естественную прелесть человечности. Под конец жизни в поэзии Пушкина проступают религиозные ноты, но и в религиозных настроениях Пушкина видны черты, отделяющие его от официальной церкви. Религия, как начал признавать Пушкин, — дело совести отдельного человека, независимое от целей «градских правителей».

Независимость религиозного сознания Пушкина, — что очень важно, — демократична. Религиозные убеждения — дело совести каждого, не исключая и представителей «простого народа».

Когда великое свершилось торжество,И в муках на кресте кончалось божество,Тогда по сторонам животворяща древа

Мария грешница и пресвятая дева,Стояли две жены,В неизмеримую печаль погружены.Но у подножия теперь креста честного,Как будто у крыльца правителя градского,Мы зрим — поставлено на место жен святыхС ружьем и в кивере два грозных часовых.К чему, скажите мне, хранительная стража?Или распятие — казенная поклажа,

И вы боитеся воров или мышей?Иль мните важности придать царю царей?Иль покровительством спасаете могучимВладыку, тернием венчанного колючим,Христа, предавшего послушно плоть своюБичам мучителей, гвоздям и копию?Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбилаТого, чья казнь весь род Адамов искупила,И, чтоб не потеснить гуляющих господ,Пускать не велено сюда простой народ!