Советский Пушкин

«…та ветвь, на которой сидел Пушкин, была гнилая и трещала под ним. В Болдине, куда Пушкин поехал с лучшими намерениями заняться сельским хозяйством, он переживает бурю в своем классовом сознании, вынужденный в значительной степени схоронить все свои надежды даже на такой скромный исход для культурного дворянина и взвесить — быть может, пока полусознательно — совсем другие пути, уже уводящие его прочь из лагеря дворянства.

Этот выход, однако, не был так разителен и, можно сказать, театрален, как выход Толстого. Перелома тут наверное не было бы, если бы судьба и дала Пушкину прожить значительно более долгую жизнь. В этом случае мы только увидели бы героические старания Пушкина окончательно стать реалистом, прозаиком, журналистом и сохранить свою независимость путем продажи рукописей на рынке, то есть путем вольного служения новым развертывающимся в стране силам безыменного, нечиновного, неродовитого читателя, на которого уже сильно, хотя и страдальчески, начинает работать Белинский; может быть, мы увидели бы дальнейшую дружбу Пушкина с Белинским; может быть, мы увидели бы Пушкина на путях герценовских.

Все это, конечно, не толстовское бегство из барства в мужичество, а скорее осторожный и полный сомнений переход с барских позиций на буржуазные. Можно, однако, с уверенностью сказать, что буржуазный цинизм, оголенные буржуазные программы ни в коем случае не были бы приняты Пушкиным и что его дальнейшее миросозерцание оформилось бы либо в какие-нибудь интереснейшие кристаллы западническо-славянофильских переходов и амальгам, либо даже в форму сочувствия занимающейся заре социализма в тех утопических и вместе с тем столь эстетически привлекательных проявлениях, какие порождались в то время на Западе (Сен-Симон и другие). Но все это может быть только гаданием».

(Вступительная статья к шеститомному Собр. соч. изд. Гослитиздата.)

Луначарский высказывает ряд предположений, но все же склоняется к тому, что Пушкин в своем развитии переходил на буржуазные позиции.

Однако, целый ряд фактов мешает нам согласиться с положением, согласно которому Пушкин, покидая барско-дворянские позиции, превращался в буржуазно-капиталистического идеолога. Да, Пушкин был в конфликте с классом, который его взрастил, Пушкин был в среде своего класса отщепенцем, — это значит, что он двигался уже по направлению вперед и дальше от своего класса. Куда двигался — это вопрос не легкий для исследователей; ответ на него был неясен для самого Пушкина. Если процесс разрыва со своим классом был мучителен и полон блужданий для Некрасова, Щедрина и Толстого, живших в более позднюю эпоху, когда оформились уже и либерально-буржуазное и разночинно-крестьянское направления общественной мысли, когда было что выбирать, то каково было Пушкину, которому приходилось ориентироваться в политической пустыне, среди безмолвных или славословящих, посреди согнутых спин, когда Белинский и Герцен, так много подвинувшие вперед политическую мысль в России, только начинали свои искания. Субъективно он готов был замкнуться в свой дом, в свое поместье, что напоминает определенный этап в биографии Толстого. Это было замечено уже Луначарским: