Советский Пушкин

Дальнозоркости Пушкина делает честь, что он рассматривает бедствие рабочих не как результат злоупотребления и случайных устранимых обстоятельств, а как следствие системы и закона. Пушкин в известной мере понял внутреннюю механику капиталистического прогресса, развивающегося на костях пролетариев. Бедствия народных масс в Англии поэт сравнивает с картинами египетского рабства. Иго египетских рабов эстетически смягчалось в глазах Пушкина библейской отдаленностью времен и божественным величием азиатского деспотизма фараонов, но власть над народными массами, аналогичная власти повелителей Египта, в руках ограниченных мещан Смидтов и Джаксонов придавала современной социальной трагедии оттенок унизительной, с точки зрения Пушкина, пошлости.

По мнению Пушкина, русский крепостной вместе с большей долей обеспеченности сохранил больше человеческого достоинства, сметливости, инициативности, опрятности. Русский крепостной имеет свое жилище, свой дом, гарантию какого-то минимума личной жизни и независимости. У пролетария нет и этого:

«Взгляните на русского крестьянина: есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышленности и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного слова пo-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un Ibadaud никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни неве-жественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке, по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку раз в день…»

П. Е. Щеголев считает, что Пушкин в своем сопоставлении положения русского крепостного крестьянина и английского пролетария покривил душой, сознательно погрешив против истины:

«Пушкин знал болдинскую действительность, — писал он в книге „Пушкин и мужики“, — нищенский рабский быт разоренных имений Пушкиных, и поэтому грустным памятником резкого несоответствия жизненной правде является изображение крепостного мужика в сравнении с английским рабочим в тех же „Мыслях на дороге“ (иначе — „Путешествие из Москвы в Петербург“. — В. К.), изображение, дающее повод говорить о защите крепостных устоев… В своих имениях Пушкин не мог найти подтверждения благополучному состоянию мужика… Действительно, в своей публицистике, которая, несмотря на все компромиссы, не увидела света, Пушкин перегнул, и даже слишком».

Щеголев ошибается. Пушкин не кривил душой, он добросовестно заблуждался. Он не замазывал тяжелого положения крестьян, но считал его результатом злоупотреблений. Мы уже цитировали: «Злоупотреблений везде много; уголовные дела везде ужасны». И Пушкин, как бы оберегая себя от неправильных толкований, вновь повторяет:

«Избави меня боже быть поборником и проповедником рабства; я говорю только., что благосостояние крестьян тесно связано с пользою помещиков, — и это очевидно для всякого. Злоупотребления встречаются везде».