Советский рассказ. Том первый

Сулейман пересекает площадь — она поката — и, направляясь к рабочим, еще на полдороге к ним приветственно приподымает над головой папаху. В прищуре его глаз дремлет улыбка.

— Добрый день! — отвечают рабочие дружно. — Здравствуй, Сулейман! — Они оживляются: те, которые сидят, встают и, почтительно затихая, ждут его приближения.

Сулейман подходит к рабочим весело.

— Стало быть, дело до крыши дошло? — спрашивает он, глядя вверх. — А что Хан-Буба? Не собирается резать барана?

— Как же! — смеются рабочие. — По-настоящему он теперь буйвола бы должен зарезать, весь колхоз созвать!.. Шутки — не шутки!

— Правильно, — говорит Сулейман. — Если не помазать бревна салом, то крыша ведь рухнет на его голову. Нам что? Пусть не режет, если не хочет!..

Рабочие дружно смеются.

— Ну, буйвола не буйвола, а буйволенка-то уж мы заставим его зарезать! — говорит сверху пожилой каменщик. — Ведь у него двойной праздник…

— Постой, — перебивает Сулейман, — ради бога, если дело за буйволенком, то скажите Хан-Бубе, я задаром отдам своего. Ох, друзья! Такой негодяй у меня буйволенок! (Вдруг Сулейман, вытаращив глаза, с силой ударяет посохом о землю.) Всех соседей со мной перессорил! Еще и года не живет, а уже состарил меня на десять лет! Надоел хуже, чем Шахсувару его грыжа!..

Громкий хохот прерывает его слова. Сулейман, умолкнув, смеется и сам. Он вынимает из кармана платок и, утирая им потный затылок, продолжает:

— Да, да, вы не смейтесь! Сейчас привязал негодяя в хлеву. Три дня будет он у меня сидеть, четыре дня!

— Хабар, хабар! — кричит сверху каменщик в очках. — Я над Шахсуваром смеюсь, соседи. Вы ж не знаете, что было с ним в Дербенте! Х-ха! — и, отложив завтрак, при наступившей тишине начинает рассказывать.

Сулейман и рабочие слушают, задрав головы вверх.

— Приходит, значит, Шахсувар в амбулаторию. Сидит, ждет очереди. А записался к главному доктору. Слушайте теперь! Вот выкрикивают имя Шахсувара, входит он в комнату, а в комнате — страх! — сидит не мужчина, а женщина-доктор в белом халате. «Ну-ка, что у вас?» Шахсувар хотел было объясниться, да языка не знает. Он туда, сюда, но женщина-доктор сама спустила ему штаны. Как вскочит Шахсувар! — кричит каменщик, давясь смехом.

— Ха-ха-ха! — хохочут рабочие. — Молла Насреддин! Она что, старая была или молодая?

Сулейман пытается сдержать смех, но усы его подпрыгивают, и он опускает голову.

— Как вскочит Шахсувар! — продолжает каменщик, захлебываясь. — Как пустится бежать из комнаты… «Ола, кричит, даже моя старуха, с которой я живу сорок лет, и та, и та никогда…» Ой, соседи! — И, не выдержав, рабочий хватается за очки и заливается тоненьким веселым смехом. — Ой, уморил!..

Сулейман стоит, опустив голову, — ему немного неловко смеяться над своим соседом, и он делает вид, что занят другим.

— Да, — говорит он потом серьезно, — бедный Шахсувар! Я об этом слышал, соседи, — и, прищурясь, подходит ближе к сакле.

Рабочие почтительно умолкают.

Сакля стоит, наполовину уже готовая. Над рамами окон и дверей на длинных нитях болтаются, свисая с карнизов, пестрые, сшитые из шелковых лоскутов куклы и амулеты. Они сшиты руками девушек и развешаны здесь по старому обычаю, чтобы, чего доброго, злые духи не поселились в доме раньше хозяев. Одна из кукол изображает красноармейца-пограничника с длинным ружьем и усами, сделанными из пакли. Сулейман притрагивается к ней посохом — кукла медленно поворачивается на нитке.

— Ух, ты! — говорит Сулейман изумленно. — Кто его сшил?

— Должно быть, Асият, — отвечают рабочие весело. — Кому же, как не ей?

Сулейман, шурша в изобилии валяющимися под ногами стружками, подходит к двери вплотную.

— И усы, — говорит он восхищенно, — как у Сафарбека все равно!.. Вот это сторож! Никакой шайтан сюда не войдет раньше хозяина! — И, став перед куклой, хитро зажмурив глаза (в глазах этих уже вспыхивают огоньки), он задумывается.

Каменщики молчат, стоя вокруг.

— Ну что ж, — заключает Сулейман, вдруг оживляясь и радостно, — работайте! Крепкая сакля! Баран вам обеспечен, соседи! А не баран, так я своего негодяя буйволенка зарежу! Пойду поздравлять Хан-Бубу!

— А Хан-Бубы же нет, — замечают сразу несколько голосов.

— Тебе разве ничего не сказал Манташ? Хан-Буба давно поехал на станцию!

— Зачем? — спрашивает Сулейман удивленно.

— Сына встречать, — отвечают каменщики. — Манташ принес Хан-Бубе телеграмму: сын коней требует на станцию, с женой едет!

— То-то я и говорю о двойном празднике, — вставляет пожилой каменщик и, почему-то вздохнув, задумчиво берется за инструмент.

Сулейман молчит. На щеках его резко обозначаются морщины. Рабочие стоят в странном раздумье, скрестив на груди руки.

— А старуха Хан-Бубы, наверно, плачет, — говорит кто-то в наступившей тишине, — вспоминает старших своих сыновей. Те ведь были еще не женаты, когда их повесили эти, как их… чужестранцы!

— Т-с-с! — говорит Сулейман, подняв палец (лицо его серьезно). — Мать героя не заплачет! Крепко завязанное не развязывается, — и, кивнув головой, сумрачно смотрит вдаль.