Советский Союз. Последние годы жизни. Конец советской империи

Сам Горбачев признавал позднее, что в условиях кризиса 1990 – 1991 гг. действовать для него означало применять силу, т.е. действовать в духе ГКЧП. Но этого он не хотел и не мог делать. Выступая на дискуссии в «Горбачев-фонде» и отвечая своим критикам, Горбачев заявил: «Многие обвиняют меня в отсутствии политической воли, в том, что Горбачев не применил силу там, где надо было ее применить. Скажу честно. Эта критика носит обывательский характер. Я уже давно обратил внимание, что меня обвиняют в недостатке воли и решительности прежде всего те люди, которые стали знаменитыми благодаря гласности и демократии, благодаря тому, что я не применил силу. Примени бы я силу, не было бы ни нашей дискуссии, ни реформ формационного характера. Логика и ценность стабильности, сохранения статус-кво не совпадают с логикой и ценностями реформаторских порывов. Мы понимали, что реформа – это рискованное мероприятие, но мы действовали под давлением послесталинской истории, которая буквально толкала нас в сторону демократизации советской системы. Напрасно вы думаете, что те люди, которые взяли на себя риск реформ, риск демократизации советской системы, были настолько наивны и примитивны, что не понимали, на что они идут. Реформаторы не ждут благодарности. Когда отдаешь приказ применить насилие или стрелять, то должен осознавать, что этот приказ направлен против людей. Нельзя было приступать к демократическим реформам и одновременно ни во что не ставить человеческие жизни. Главной ценностью являются человеческие жизни. Кто-то может сказать, что такова, мол, судьба царя, как тут говорили, или лидера, правящего в России, что надо быть готовым к тому, чтобы пускать под нож людей. Но я с этим не согласен. У меня другое кредо. Все-таки управлять, насколько возможно, необходимо без крови. И вторая часть этого кредо: производить перемены настолько быстро, насколько это может принять и вынести общество. Удалось ли мне это или нет? Не удалось ни в первом, ни во втором случае. Но тем не менее нет смысла отказываться от сформированного кредо реформ. Демократию с помощью крови установить невозможно. И не надо себя обманывать. Лично я поступился креслом руководителя государства во имя того, чтобы оставаться верным нравственным принципам, которые я провозглашал»[127]

. Далеко не во всем можно согласиться в данном случае с Горбачевым – и в том, что касается многих конкретных фактов и событий в истории «перестройки», и с точки зрения принципов борьбы за демократию в авторитарном и тоталитарных обществах. Были случаи, когда применение силы – своевременно и в небольших объемах могло бы предотвратить гораздо более тяжелые по своим последствиям вспышки насилия – так было в 1968 г. в Сумгаите. Несколько раз М. Горбачев все-таки решался на применение силы. В январе 1990 г. начавшиеся в Баку беспорядки и антиармянские погромы не оставляли иного выхода, и Горбачев, вызвав к себе министра обороны маршала Д.Т. Язова распорядился срочно отправить в Баку дивизию ВДВ. Хорошо зная характер Горбачева, маршал Язов попросил дать ему письменный приказ. М. Горбачев в гневе вышел из кабинета, но через полчаса вошел снова и передал министру обороны письменный приказ. Письменный приказ уже от Язова попросил командующий войсками ВДВ. Но маршал сказал генералу несколько таких слов, что письменного приказа уже не понадобилось. Но дело было не только в том – применять или не применять силу. Дело было прежде всего в том, что Горбачев практически перестал принимать решения, в том числе и не связанные с применением силы. Это отсутствие решений, а также отказ от создания какого-либо президентского механизма власти, отказ от какой-либо конструктивной деятельности, которая подменялась суетой, отказ, в сущности, от власти – все это удивляло не только меня, но и многих внимательных наблюдателей. Это особенно удивляло ближайших помощников М. Горбачева. В книге «Цена свободы» Г. Шахназаров опубликовал не только свои воспоминания о делах 1989 – 1990 гг., но и копии своих докладных записок Горбачеву. В этих записках множество самых различных и без труда реализуемых предложений. Но М. Горбачев их даже не обсуждал. В своей более полной книге воспоминаний Г. Шахназаров писал: «В бестолковой суете проходят «сто дней» президента. К этой ритуальной дате, когда принято подводить первые итоги, похвалиться, прямо скажем, нечем. Напротив, отовсюду подступают заботы, дела идут все хуже, а тут еще добавляется противостояние президента с парламентом. Занятые работой на будущее, сочинением законов, уже начинающие обживаться в столице и привыкать к учтивому вниманию репортеров народные депутаты тем не менее почувствовали, что избиратели скоро возьмут их за шиворот и скажут: «Мы вас посылали в Москву не для того, чтобы получить столичную прописку и выторговывать другие привилегии. Законы, конечно, вещь хорошая, но надо прежде всего думать о сегодняшней жизни». Подгоняемые кто совестью, кто раздражением своего электората, народные избранники стали требовать президента и правительство к ответу. Горбачеву и в голову не пришло ополчиться на восставших. Нет, жесткие, диктаторские меры не в характере Горбачева. Вместо этого президент решает предстать перед разгневанными депутатами и попытаться убедить их, что все идет не так уж плохо. Он сам видит огрехи своей политики и намерен энергично поправить дело. Но при этом допускает серьезную ошибку, свидетельствующую о том, что он по-прежнему свято верит в свою способность убедить кого угодно и в чем угодно. Он не желает понять, что люди накалены до предела, что терпение их иссякло. Им чертовски надоели пространные доклады, насыщенные революционной романтикой. Их воротит от одного слова «перестройка». То, что целый час говорил Горбачев депутатам Верховного Совета, было банальным, традиционным докладом, который мог сойти еще год назад, но не имел никаких шансов утихомирить разбушевавшуюся политическую стихию»

[128]

.