Современная африканская новелла

— А почему бы и нет? Ведь для Нигерии наступил кульминационный момент — конец эпохи империализма, начало эры Свободы! — Он показал рукой на огни фейерверка. Чини тотчас узнала возникшее в воздухе изображение. Распадаясь, шапки фейерверков образовали в небе увенчанный короной профиль королевы Елизаветы. — Думается мне, империализм пришел к концу, — вздохнул Франсуа. — Хотя для этого и понадобилось сто лет.

Чини отвернулась, но образ королевы неотступно горел у нее перед глазами. Типичная нигерийка, красивая, стройная, с матовой, словно покрытой бронзой, кожей, Чини восхищала французов совершенством своей как бы выточенной из дерева фигуры. Она не раз упрекала Франсуа, что он любит не ее, а ее тело, и он, смеясь, возражал, что не видеть прелести ее тела — выше его сил. Чини вся так и светилась любовью. Элегантная, уверенная в себе, она с утонченным изяществом носила европейскую одежду и с прирожденной грациозностью — национальный нигерийский костюм. Каждое ее движение приводило Франсуа в восторг, и ему хотелось говорить стихами, а она, видя это, смущалась. Они прозвала его «мой безумный француз».

Вдруг она рванулись вперед, схватив его за руку.

— Убей меня, ну убой же меня! — рыдала она.

Миллионы голосов слились в словах национального гимна.

…Для нигерийцев ты свободная,

Для нигерийцев ты одна.

Отдаваясь эхом, тысячеголосый рев уносился ввысь, к звездам, в черноту тропической ночи.

— Я могла быть счастлива! Зачем только я встретила тебя? Я могла быть свободна! И вот теперь моя родина свободна, а я… я — в цепях!

Почувствовав на своих плечах его сильные руки, она всем телом прижалась к нему. Он потерся небритой щекой о мягкую, гладкую кожу ее лица.

— Чини, ты ведь моя, oui[14]?

— Твоя, Франсуа, твоя.

— Ты поедешь со мной в Париж, если…

Он так крепко прижал ее к себе, что ей стало больно. И впился губами в ее рот, здесь, на этой площади, посреди бушующей вокруг толпы.

— Погоди, Франсуа, тут же люди!

— Тебе ведь нет до них дела! Правда?

И он задушил поцелуем готовый вырваться из ее груди вздох.

В машине по пути к Виктория-Бич оба молчали. Чини не отрывала глаз от дороги, едва сдерживая переполнившее ее волнение. Независимость. Франсуа. Любовь. Замужество. Независимость. Независимость. Свобода!.. Мимо мелькали деревья. Ей казалось, что следом за ними несутся, обгоняя и нетерпеливо мигая фарами, другие машины, а в них сидят такие же, как они, влюбленные.

Франсуа вел машину по знакомым улицам, до неузнаваемости изменившимся в ярком свете огней. Впереди горделиво высился Палас-отель. Мимо павильонов Национальной выставки даже сейчас, за полночь, все еще лились бесконечные людские потоки.

Она вспомнила, как однажды пришла сюда днем, на строительную площадку, где под руководством Франсуа и по его проекту возводился павильон; людей кругом было столько, что иголке упасть некуда. Протолкавшись сквозь толпу, она увидела его в котловане, вырытом под фундамент. Там он и стоял, в этом котловане, рядом с рабочими, сваривавшими стальные конструкции. В ослепительных вспышках сварки четко вырисовывалось его удивительно красивое лицо. На нем была белая рубашка и белые шорты, в глазах застыло выражение страшной усталости.

Она уже хотела было потихоньку уйти, но тут он обернулся.

— Привет, Чини! — крикнул он.

Она вздрогнула от неожиданности. Франсуа вытер руки о шорты и сказал что-то двум стоявшим рядом белым. Они смахивали на американцев в узких, из непромокаемой ткани брюках и легких панамах. Один жевал резинку.

Франсуа подошел к ней легкой, танцующей походкой, а тут, как на грех, налетел порыв ветра, и она стояла, поправляя одной рукой поднявшуюся юбку, а другой придерживая соломенную шляпу.

— Ты точно с картинки, Чини, — сказал он, целуя ее руки. Стоя возле нее, он поглядел на строящийся павильон и спросил:

— Ну как, нравится? — Он описал рукой широкую дугу, но Чини и не посмотрела в ту сторону, неотрывно глядя в его глаза. Тогда он тоже поглядел на нее и сказал: — Шик, а?

— Павильон или я?

Он рассмеялся.

— Конечно, ты! Ну, куда мы пойдем? Может, выпьем кофе?

Он по-прежнему не говорил о главном, и это глубоко обижало ее, болью отзываясь в сердце. По городу ходили слухи, что он вот-вот уедет, ибо ему грозит высылка из страны в двухнедельный срок. Об этом ей стало известно от людей, осведомленных о намерении генерал-губернатора выслать его «в интересах общественного порядка». И вот он об этом ни словом не обмолвился. Да и хочет ли он на самом деле жениться на ней? Неужели она отказалась от всего ради иллюзии?