Современная болгарская повесть

«Самого лучшего человека я встретил в своем родном селе Коневцы. Это был учитель Продан Калчев. После Девятого сентября стало ясно, что учитель Продан бродил по окрестным холмам не только в поисках римских древностей для школьного музея, но и носил хлеб партизанам и был у них кем-то вроде связного. Но этого никто не мог допустить даже в мыслях, потому что учитель Продан знал немецкий и два месяца служил переводчиком в немецкой части, которая стояла в нашем селе, и отец мой мне тогда говорил: „Филипп, сыночек, хорошо, что ты в классе у старого Петко, а не у этого подхалима“. Да и потом, верно, никто бы не узнал, чем занимался учитель Продан, если бы как-то на майские праздники не приехали к нам в село два генерала и не стали разыскивать учителя. Тогда-то все и вышло наружу.

А потом, когда организовался у нас кооператив, его выбрали секретарем парторганизации. Я был еще мальчишкой, но помню, что, если трудодни осенью случались добрые, отец нахваливал учителя Продана, а когда дела шли похуже, поносил, его всячески и повторял, что как бы там ни было, а с этим человеком не все чисто, раз уж он был толмачом у немцев.

Однажды весной учитель Продан задумал строить дом. До этого он снимал комнату у моей тетки, и с его мальчишками мы вместе ходили рубить ветки для шелковичных червей. За лето каменщики построили ему и второй этаж. Он нанял мастеров из города, и домик у него получился нарядный и аккуратный, не было в селе другого такого. Только подвели под крышу, как кто-то пустил слух, что балки для перекрытий учитель Продан потихоньку взял на хозяйственном дворе, и потому нанял пришлых мастеров, чтоб не стала известна его кража. Многие поверили этому, и отец мой тоже, а вслед за ним и я.

Учитель Продан целую неделю ходил как больной, а потом вызвал сельскую комиссию, чтоб поднялась к нему на чердак и посмотрела на балки. Ну, люди пошли, посмотрели все как следует и во всеуслышание заявили, что балки не сосновые, а буковые, каких никогда не было в кооперативе. Их продавали только в городе, на складе. Большинство сельчан успокоилось и замолчало, однако нашлись и такие, которым этого было мало. Опять пошел слух, что комиссия то ли не разглядела балки на чердаке, в темноте, то ли разглядела да решила это дело прикрыть, чтобы не пятнать власти. Тогда однажды в воскресенье учитель Продан поднялся на крышу с тесаком в руках и оттуда, сверху, как закричит на все соло: „Идите сюда! Все, кто хочет, идите!“ — и начал сбрасывать черепицу, пока балки не оголились. Собрался народ, кричат ему, чтоб перестал, но учитель никого не слушал. Сорвал первую балку, крикнул только: „Берегись!“ — и бух ее через ограду прямо на улицу. Кинулись мужики на крышу, и отец мой с ними, хотели остановить, но он замахнулся на них тесаком, те и отступились. Голова у него была не покрыта, я и сейчас помню, как развевались на ветру его волосы. Сказать, что он был не в себе, так нет! Только побледнел, как беленое полотно. Это даже и снизу было видно. Жена его плакала, и соседки увели ее, чтоб не смотрела, как рушится ее дом. Люди стояли вокруг и молчали, и было слышно, как трещат балки, когда тесак тащил из них гвозди! А потом, когда разобрал крышу совсем, сел учитель Продан на оголенный потолок, зажал обеими руками голову и заплакал. Много дней валялись те балки посреди улицы, и так ее загромоздили, что телеге не проехать. И ни одной не было среди них сосновой, все — буковые, из тех, что продаются только на городском складе.

С того дня учитель Продан Калчев для меня самый лучший человек на свете. Гордый человек и чистый!»

«Самый лучший человек для меня моя мать, — откровенно начал свое сочинение шахтер Иван Дочев. — Отец у нас любил выпить, и нас, пятерых, вырастила мама…»

Я видела их, этих матерей в, обшитых монистом странджанских безрукавках или в белых добруджанских платочках. Они шли по городским улицам, загоревшие на долгом пути, и в руках у них были корзинки с мокрыми от грушевого сока донцами. Наш дом стоял точно напротив холостяцкого общежития, и я не раз провожала туда матерей, приехавших на поиски своих оторвавшихся от пашни сынов. А сыновья, забывшие о том, когда приходят поезда, вскакивали со своих узких коек, услышав, как под окном чей-то мучительно знакомый голос спрашивает уборщицу, не здесь ли живет Атанас, высокий такой, красивый. Атанас из Елхова. А через некоторое время я видела из своего окна, как мать, подоткнув тяжелый мокрый сукман, развешивает на веревке рубашки всех четверых живущих в комнате парией, словно все они ее сыновья. Я представляла себе, Как она спит, прижавшись к твердому незнакомому плечу сына, и как все четверо в этот вечер стараются вернуться пораньше и говорят только о хорошем, словно и их матери тоже тут. А утром мать уезжает, как будто у нее только и было здесь дела, что постирать рубашки да запомнить твердое, уже незнакомое плечо.