Современная югославская повесть. 70-е годы

Славно, что сейчас он на море с Мариан и ее родными. Они любят прогулки в горах. Брат Мариан увлекается гимнастикой. Я была убеждена, что они его расшевелят и это пойдет ему на пользу.

Сколько раз я пыталась заставить его делать зарядку, но он всегда отшучивался…

Как хорошо, что он с ними, говорила я себе. И погода стояла чудесная. Лучшего нельзя было и пожелать!

И вдруг в мою благодушную успокоенность врывается телефонный звонок Мариан. Скорее приезжай. Состояние резко ухудшилось. Афазия[5], выдохнула она и положила трубку.

Это случилось два года назад, ты помнишь?

Три года, поправила меня Мариан. Но тогда болезнь проявлялась иначе.

Что ты имеешь в виду? Он тогда с большим трудом говорил, и у него часто кружилась голова. Я хорошо помню, это было похоже на то, что сейчас, но…

Мариан молчала.

Она молчит, потому что три года назад и в самом деле все было иначе. В тот день мы еще не доехали до дома, а ему стало легче. Я до сих пор помню ту поездку. Лило как из ведра. По крыше автомобиля стучало и барабанило с такой силой, что нам приходилось кричать друг другу. Молнии разрывали небо и лишь на мгновение освещали дорогу.

И мы все очень удивлялись: ему вдруг стало легче, он говорил почти без усилий. Даже смог нас убедить, что ему совсем хорошо.

Везите меня домой, решительно заявил он, а в больницу завтра, нам спешить некуда!

Мариан по-прежнему молчала.

Я отдавала себе отчет в том, что слишком много болтаю, но ничего не могла с собой поделать.

Она по-прежнему неподвижно сидела на своем стуле, очень прямо. Даже слишком прямо. Стройная фигура в черном, красивые глаза за толстыми стеклами очков и странно напряженное выражение лица.

Почему ты так на меня смотришь? — спросила я.

Я на тебя смотрю, в самом деле?

Мариан взяла сигарету и не спеша прикурила. Ты говори, продолжай, я тебя слушаю!

Ну вот, после того случая я и доставила его сюда. Он получил эти две комнаты. И очень скоро поправился. Афазия или что другое быстро прошло. И он очень скоро поправился. В больнице он пробыл только несколько недель.

Мариан изредка кивала, не глядя на меня. Она знает эту историю до мельчайших подробностей, но я не могу остановиться. Я должна еще раз все пережить.

1966:

Три года назад, когда он выходил из больницы, стояла невыносимая жара. Она вполне могла и здорового-то выбить из колеи.

Тебе не хочется съездить на Гореньско? — предложила я.

Пожалуй, нет! — смеясь возразил он. При моих хворях мне больше нужны люди, чем свежий воздух. Кроме того, жара как раз по мне.

Однако на душе у меня было тревожно. Всем нам было тревожно. Тогда-то и пришел на помощь директор санатория, который просил его написать историю этого лечебного заведения. Кто лучше вас может с этим справиться? — убеждал он его. Ведь санаторий — ваше детище, поживите у нас, оглядитесь.

Я с облегчением вздохнула, когда в конце концов он согласился и принял это предложение. Я была убеждена, что мы его перехитрили. А на самом деле он в тот день записал в дневнике: чувствую себя плохо. Кружится голова. Депрессия. Беспокоит меня слияние клиники с институтом. Это надо уладить, пока не поздно. Снова принимаю снотворное. Жара в городе становится невыносимой. Они хотят обмануть меня и отправить в санаторий. Дескать, писать его историю… Или они в самом деле считают, что к справлюсь?

Это было три года назад. После Советского Союза и перед Румынией. Он был уже тяжело болен и готов на все, лишь бы одолеть болезнь.

В санатории ему предоставили светлую комнату с большой верандой, перед которой росли высокие, стройные и гордые сосны.

Великолепные деревья, так бы и смотрела на них все время…

Ну, где же ты? — оглянулась я.

Он занимался своим кабинетом.

Пока я была на веранде, ему принесли еще один стол, который он велел поставить возле самой кровати, и на нем тут же выросла груда книг, бумаг и рукописей.

Не вздыхай, успокаивал он, все будет хорошо! В первую очередь хочу как следует отоспаться. Знаешь, от этого воздуха меня отчаянно клонит ко сну. А потом, вот увидишь, начну потихоньку работать!

Ах, если бы он в самом деле смог работать!

Иногда я не находила себе места от отчаяния. Хотя и понимала, что должна быть сильной — ради него, ведь он хватался за меня как утопающий за соломинку.

Куда ты?

Ухожу.

Я должна уйти, чтобы не выбить у него из-под ног последней опоры.

Телефон тебе поставить?

Конечно!

Если ты не сможешь выбраться ко мне, я все-таки…

Да, да. Конечно.

Но это было в самый первый день. А потом разлука с домом становилась для него все более мучительной. Он часто звонил мне.

Алло, алло, ты дома? Это ты?

Навеки остался у меня в ушах его дрожащий голос. Вибрирующий от тревоги, тоски, беспомощности и грусти.

Как только мне удавалось освободиться, я спешила к нему. Дорога к санаторию словно сама устремлялась мне навстречу. Точно старая, добрая знакомая. Настолько знакомая, что я свыклась с ней, хотя все равно восхищалась ею. Восхищалась ранним утром, когда природа протирала глаза после сна, и вечером, когда мягко погружалась в туманную дремоту.

Ну разве не чудо? — спрашивала я тетку, с которой мы часто ездили вместе.