Современная югославская повесть. 70-е годы

Лепка образа у Мирко Божича определена крепким, народным, «поговорочным» словом, и в этом сила и яркость его письма. Он любит парадоксальные столкновения противоположных черт в одном характере, неожиданные проявления страстей человеческих.

Слово Бранимира Щепановича подчинено стилю напряженного, притчеобразного повествования, где роль абстрактных, символически окрашенных понятий превалирует над конкретным описанием, жизненно достоверной ситуацией.

Душан Калич любит сильные, экспрессивные средства, метафоры его как бы перешли грань поэзии и задержались в прозе. Образ Калича может быть порой избыточным, теряющим очертания реальности, чуть-чуть театральным.

Протокольно точна Нада Крайгер. Стиль ее прозы дневниковый, исповедальный, но всегда аскетически сдержанный. Как и сам автор, герои Н. Крайгер не любят говорить о чувствах. Язык повести назывной, информативный. Фраза лаконична, как в сценарии.

Йован Павловский пытается совместить в повествовании описание действия, освобожденное от эмоциональной окраски, с речью персонажей, которая несет на себе следы фольклорного, условно-поэтического ряда.

А все вместе авторы данной книги демонстрируют сегодняшний день югославской прозы, день, однако, далеко не будничный — наполненный бодростью, радостной работой, хотя в сознании людей еще жива острая память о ночи, чьи тени и тревоги не изжиты в народном сознании, эхо большой народной войны все еще звучит в памяти поколений, даже тех, кто эту войну не изживал в себе, но несет в крови.

Несет, как напоминание о героике и вечном долге.

Как суровое напоминание о необходимости выбора.

Владимир Огнев

Нада Крайгер

TERMINUS

NADA KRAJGHER

TERMINUS

Ljubljana, 1975

Перевод со словенского А. Д. Романенко.

ИЮЛЬ

В июле мы перевезли его в больницу. Он болел давно, но до сих пор мы так остро этого не ощущали. Он ходил по квартире, сидел с нами, разговаривал, словом, так или иначе участвовал в нашей жизни. Только после приступа он уже не оправился. Это случилось в начале июля.

День с утра обещал быть ясным и не слишком жарким.

Смотри, какая погода! — воскликнул он, глядя в окно. Давай съездим к тете Мици?

Давай.

Мы и прежде, когда тетка жила в городе, регулярно навещали ее. Обычно раз в неделю. Нашу тетю Мици, которая, собственно, не приходилась родственницей ни ему, ни мне… Удивительная это была женщина! Маленькая, худенькая, с огромным благородным сердцем. И очень живая, несмотря на свои восемьдесят шесть лет.

Я провожала его до подъезда и ехала дальше на работу. Он медленно поднимался — три пролета лестницы, потом звонил, хотя дверь ее квартиры никогда не запиралась.

Ждал он недолго. И едва тетка подбегала к порогу, они принимались — старая забава! — за свой обычный церемониал: кланялись друг другу по-китайски. Сложив на груди руки, низко опуская голову и почти касаясь друг друга теменем.

Тетка помогала ему снять пальто, улыбалась. Она ему даже до плеча не достает! И вела его в комнату, усаживала в удобное кресло.

Вот так хорошо? Сейчас сварю кофе, минутку подожди, пожалуйста!

Ее вовсе не беспокоило, если он вдруг задремлет в кресле. Ей было приятно уже само его присутствие, и она терпеливо ждала, пока он проснется.

Смотри-ка, кофе на столе! — спустя некоторое время с удивлением восклицал он. И весело добавлял: я, значит, немного вздремнул!

Они смеются, пьют кофе, а потом пускаются в долгие разговоры об искусстве, о музыке, о минувших временах, которые они оба живо помнят, и ждут, пока я за ним приду.

В тот день, о котором я вспоминаю, он рано утром предложил навестить тетю Мици, отдыхавшую на даче.

Разумеется, я согласилась.

Родственники вызвались подвезти нас.

Только не гоните, предупредила я, быструю езду он не выносит.

Племянник внял моей просьбе, и машина ползла как улитка. И хотя расстояние было небольшим, мы добрались до места лишь около двенадцати. Никого не удивило, что сразу после обеда он задремал в кресле. К тому же он выпил стакан пива. Вполне естественно, что его потянуло ко сну.

Сон был долгим и глубоким. А когда мы возвращались, он пожаловался на головную боль. Мы ехали медленно и осторожно, и до самого нашего дома я не замечала в его поведении ничего необычного.

Только помогая ему выбраться из машины, увидела, что он не может идти.

Что с тобой? Тебе плохо? Что-нибудь болит?

Нет. Он хорошо себя чувствовал, только ноги не слушались.

Ты видишь?

Вижу. Но все-таки давай попробуем!

Несколько неверных, маленьких шагов, и опять остановка. Словно бы каблуки врастали у него в землю.

Теперь мы оба с племянником его поддерживали.

Ну еще несколько шагов! — подбадривала я.

Кузина побежала за стулом.

Садись, сказала я, передохни, ведь ничего страшного не случилось!

Я должна что-то говорить. Сейчас мне нельзя поддаваться панике. Сейчас, когда он сник и всем телом тяжело опирается на меня. Нельзя!