Современная комедия

– Не знаю, зачем вы просили меня прийти, Флер. Я делаю глупость, что даю себя на растерзание. Я вполне понимаю ваши чувства. Я для вас вроде экземпляра эпохи Мин, с которым вам жалко расстаться. Но я вряд ли гожусь для этого – вот и все, что остается сказать.

– Какие ужасные вещи вы говорите, Уилфрид!

– Ну вот! Итак, мы расстаемся. Дайте лапку!

Его глаза – красивые потемневшие глаза – трагически противоречили улыбающимся губам, и Флер, запинаясь, сказала:

– Уилфрид… я… я не знаю. Дайте мне подумать. Мне слишком тяжело, когда вы несчастны. Не уезжайте. Может быть, я… я тоже буду несчастна. Я… я сама не знаю.

Горькая мысль мелькнула у Дезерта: «Она не может меня отпустить – не умеет». Но он проговорил очень мягко:

– Не грустите, дитя мое. Вы забудете все это через две недели. Я вам что-нибудь пришлю в утешение. Почему бы мне не выбрать Китай – не все ли равно, куда ехать? Я вам пришлю настоящий экземпляр для китайской коллекции – более ценный, чем вот этот.

– Вы меня оскорбляете! Не надо! – страстно сказала Флер.

– Простите. Я не хочу сердить вас на прощание.

– Чего же вы от меня хотите?

– Ну послушайте! Зачем повторять все сначала! А кроме того, я все время с пятницы думаю об этом. Мне ничего не надо, Флер, – только благословите меня и дайте мне руку. Ну?

Флер спрятала руку за спину. Это слишком оскорбительно! Он принимает ее за хладнокровную кокетку, за жадную кошку, которая терзает, играя, мышей, но есть не собирается!

– Вы думаете, я сделана изо льда? – спросила она и прикусила верхнюю губу. – Так нет же!

Дезерт посмотрел на нее: его глаза стали совсем несчастными.

– Я не хотел задеть ваше самолюбие, – сказал он. – Оставим это, Флер. Не стоит.

Флер отвернулась и устремила взгляд на Еву – такая здоровая женщина, беззаботная, жадно вдыхавшая полной грудью аромат цветов! Почему бы не быть такой вот беззаботной, не срывать все по пути? Не так уж много в мире любви, чтобы проходить мимо, не сорвав, не вдохнув ее. Убежать! Уехать с ним на Восток! Нет, конечно, она не способна на такую безумную выходку. Но может быть… не все ли равно: тот ли, другой ли, – если ни одного из них не любишь по-настоящему!

Из-под опущенных белых век, сквозь темные ресницы Флер видела выражение его лица, видела, что он стоит неподвижнее статуи, и вдруг сказала:

– Вы сделаете глупость, если уедете! Подождите! – И, не прибавив ни слова, не взглянув, она быстро ушла, а Дезерт стоял, как оглушенный, перед Евой, жадно рвущей цветы.

VI

Старый Форсайт и Старый Монт

Флер была в таком смятении, что второпях чуть не наступила на ногу одному весьма знакомому человеку, стоявшему перед картиной Альма-Тадемы в какой-то унылой тревоге, как будто задумавшись над изменчивостью рыночных цен.

– Папа! Ты разве в городе? Пойдем к нам завтракать, я страшно спешу домой.

Взяв его под руку и стараясь загородить от него Еву, она увела его, думая: «Видел ли он нас? Мог ли заметить?»

– Ты тепло одета? – пробурчал Сомс.

– Очень!

– Верь вам, женщинам! Ветер с востока – а ты посмотри на свою шею! Право, не понимаю.

– Зато я понимаю, милый.

Серые глаза Сомса одобрительно осмотрели ее с ног до головы.

– Что ты здесь делала? – спросил он.

И Флер подумала: «Слава богу, не видел, иначе ни за что бы не спросил», – и ответила:

– Я просто интересуюсь искусством, так же как и ты, милый.

– А я остановился у твоей тетки на Грин-стрит. Этот восточный ветер отражается на моей печени. А как твой… как Майкл?

– О, прекрасно – изредка хандрит. У нас вчера был званый обед.

Годовщина свадьбы! Реализм Форсайтов заставил его пристально заглянуть в глаза Флер.

Опуская руку в карман пальто, он сказал:

– Я нес тебе подарок.

Флер увидела что-то плоское, завернутое в розовую папиросную бумагу.

– Дорогой мой, а что это?

Сомс снова спрятал пакетик в карман.

– После посмотрим. Кто-нибудь у тебя завтракает?

– Только Барт.

– Старый Монт? О господи!

– Разве тебе не нравится Барт, милый?

– Нравится? У меня с ним нет ничего общего.

– Я думала, что вы как будто сходитесь в политических вопросах.

– Он реакционер, – сказал Сомс.

– А ты кто, дорогой?

– Я? А зачем мне быть кем-нибудь?

И в этих словах сказалась вся его политическая программа: не вмешиваться ни во что; чем старше он становился, тем больше считал, что это единственно правильная позиция для каждого здравомыслящего человека.

– А как мама?

– Прекрасно выглядит. Я ее совершенно не вижу – у нее гостит ее мамаша, она целыми днями в бегах.

Сомс никогда не называл мадам Ламот бабушкой Флер – чем меньше его дочь будет иметь дел со своей французской родней, тем лучше.

– Ах! – воскликнула Флер. – Вот Тинг и кошка!

Тинг-а-Линг, вышедший на прогулку, рвался на поводке из рук горничной и отчаянно фыркал, пытаясь влезть на решетку, где сидела черная кошка, вся ощерившись, сверкая глазами.

– Дайте мне его, Элен. Иди к маме, милый.

И Тинг-а-Линг пошел: вырваться все равно было нельзя, – но все время оборачивался, фыркая и скаля зубы.

– Люблю, когда он такой естественный, – сказала Флер.