Современная словацкая повесть

При лунном свете Канталич окидывает взглядом обшарпанный дом и подсчитывает свое жалованье, пенсию по инвалидности и пенсию по старости своей первой, второй и третьей жены. Выходит не густо, чтоб идти к ней в сожители, а в четвертый раз их не поженят.

Только если Ева выйдет за богатого, решает постаревший Канталич и, растрогавшись, входит в свою калитку. Вот уже год, как красота не волнует его, теперь куда больше он ценит горячий обед.

В девичьей хнычет во сне впавшая в детство Месарошова.

— Каталин-Каталин, мое имя Каталин, Каталин-Каталин, мое имя Каталин…

— Не вой, нечистая сила, — окрикивает ее строгая Терезия Гунишова: она готовится к воскресенью, к дню посещений. Свое она уже отоспала, и вот пялится во тьму и осуждает злобный мир, который завтра изменится: приедут дети, и она их Христом богом попросит, чтобы взяли ее к себе, так как здесь по ночам воют безумные лунатички и даже сами о том не ведают.

Гунишова старается не глядеть против окна, потому что Каталин иной раз садится и разговаривает сидючи, что, по мнению Гунишовой, ни к чему хорошему не приведет. Неспроста спят лежа.

Безумную Каталин искушает дьявол, перед сном она ведь не только не перекрестится, а и помолиться не подумает! Непомолившемуся во сне лихо приходится — не раз и не два святой отец говаривал. Терезия Гунишова полна решимости сразу же утром выучить Каталин нескольким нужным молитвам. Сразу же, спозаранку, чтобы поспеть выучить ее до своего отъезда. Гунишова еще минуту-другую осуждает злобный мир, в котором подлости нет конца, а затем улыбается, потому как злобный мир утром изменится.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

За окном редеет тьма. Петухи заливаются песнями, и на их пение пробуждается ото сна вдова Цабадаёва. Она собирает в курятнике яйца, пересчитывает кур и из теплых еще яичек жарит сестре яичницу. На другой плите кипятит чай, все ставит на стол и будит Катерину. Сестры не разговаривают. Пока Катерина завтракает, Цабадаёва нарывает под игелитом пузатеньких редисок, тщательно ополаскивает их и связывает тугой пучок.

— Вот тебе для детей, — кладет она редиску перед Катериной.

Катерина затыкает рот чашкой, чтобы в ответ только захмыкать. А допив, прячет пучок в тряпичную сумку. Цабадаёва приносит из горницы вишни в шоколаде.

— Нечего дать тебе в дорогу, возьми, ты их любишь.

— Тогда не надо редиски, — вытряхивает Катерина пучок на стол.

— Редиска для Палько, для внука твоего, — хмурится Цабадаёва.

— А-а, для Палько! — соображает Катерина. — Тогда отвезу, обрадуется.

— Другого ничего нет, черешня как раз кончилась, — говорит Цабадаёва.

Катерина одергивает на себе черный свитер, берет в руки сумку и стоит.

— Так ничего о семье и не рассказала, — заступает дорогу Цабадаёва. — Здоровы ли?

— Все, никто не лежит. Ну, сестра, я пошла, — трогает с места Катерина.

— А Палько? — хватается Цабадаёва за самого для нее дорогого. — Как учится?

— Хорошо, вот-вот аттестат получит, — говорит Катерина. — Пусти меня! Опоздаю.

— Не след бы тебе уезжать… — делает попытку Цабадаёва.

— Сама же на пять сорок велела! — протискивается Катерина к двери. Когда они оказываются друг возле друга, Цабадаёва внезапно обнимает ее и крепко целует в обвислую щеку.

— Прощай, сестра моя! — плачет она. — Прощай, Катерина, не увидимся боле, жили мы, как умели, и вот даже не повспоминали-и-и-и!

— Исповедуйся в грехах, — победно обрывает ее Катерина и выходит из дому, больше они никогда не увидятся. — Прощай! — кричит Катерина уже со двора, идет на автобусную остановку и садится. Часом позже умирает в поезде как неизвестная пассажирка.

Цабадаёва, вдовствующая после смерти Цабадая, плачет, лежа на мужниной постели. Оплакивает мужа, сестру, себя, несправедливость… Все, о чем вспоминает, ей становится жалко.

Рудо Ваврек справляет нужду у забора. Встал по будильнику, забыл с вечера, что будет воскресенье. Застегивая комбинезон, замечает, что возле, у огуречной гряды, копошится крот. Ваврек хватает косу с забора и на цыпочках семенит к сырой кротовой кочке. Он встает, широко раздвинув ноги, нацеливается косовищем в макушку кочки — и как только крот шелохнулся — со всей силой размахивается, чтобы жахнуть по нему. Коса врезается Рудо в шею, и он от боли падает. А упав, кричит. Свежая глина пропитывается кровью.

На крик выбегает заспанная Маришка, зажимает ему шею пижамной курточкой и вопит о помощи, так как не выносит крови.

Евке Милоховой при виде окровавленного Рудо сразу приходит на ум, что это работа свирепого Поцема, и она, не теряя присутствия духа, вызывает «скорую» из Лучшей Жизни.

— Захватите что-нибудь против бешенства тоже! — кричит она в трубку.

Бодрствующая Терезия Гунишова, увидев, что происходит, поднимает на ноги инженера Благу; все еще объятый сновидениями, он не может взять в толк, почему его «жигули» не заводятся. Лишь когда прибывает «скорая», вспоминает, что отключил контакты, и радуется, что сберег обивку на креслах.