Современная словацкая повесть

Компания приняла меня как своего, шел громкий спор, он был в полном разгаре, и я никак не мог врубиться. Поняв это, Лена позвала меня в полутемную кухню, якобы подсобить ей в чем-то, в чем именно — несущественно.

Приоткрыв дверцу холодильника, Лена погасила свет над полками и плитой и встала так, чтобы в любой момент успеть пяткой прихлопнуть дверцу и загнать свет назад, в щель холодильника, чтобы там, в ледяном чреве, он угас окончательно.

Она притянула меня к себе, руки ее, груди, живот и бедра были горячими, а лоно так просто пылало. Наше молчание она прерывала лишь влажными поцелуями да отрывистыми объяснениями — кто есть кто — в ответ на доносившиеся из комнаты реплики.

— Политикуют? — спросил я как последний недотепа, потому что все было и так ясней ясного.

— Этот тип преподает в техникуме, — комментировала Лена голоса спорщиков, а меня и сейчас еще бросает в жар: она просунула руку между нами внизу.

— Мне-то все — тьфу, — прошипел я ей на ухо, — а ты набиваешься на стопроцентный скандал.

— Мастер из училища, — сухо определила она неуверенный бас, которому не суждено было когда-либо закончить свою мысль.

— Лена, могут войти. — Я вошел в роль пророка-пессимиста.

— Мужа ты и так узнаёшь. — Она дышала мне в ухо, и, не скрою, при упоминании о нем я малость завелся.

— Все они прямо подыхают от зависти друг к другу. — Она с силой дернула меня на себя, потому что я упорно уклонялся. — Носители высокой морали завидуют деньгам, а те, у кого есть деньги, ух, как бы они хотели купить себе ее хоть немножко!

Скрипнула дверь. Лена захлопнула холодильник. Кухонная дверь отворилась не сразу, рука, нажимавшая на ручку, задержалась, входящий дослушивал страстную тираду спорщика, и Лена успела ткнуть в выключатель над мойкой, правда, забывшись, так и держалась за него.

Ленин муж покосился на нас, схватил за горлышко непочатую бутылку и исчез в комнате. У меня с запозданием прояснилось в извилинах, и я поднялся на цыпочках, шаря по пыльным коробкам, стоявшим сверху на полках. И — пожалуйста, голова мужа снова просунулась в дверь, явно для того, чтобы убедиться, не обманывает ли его зрение.

— Спички ищешь? Я их в комнату взял, они на столе. Нате, прикуривайте, — нашел выход старый Войто-Бела. И снова голос его смешался с голосами спорящих.

Мои глаза метали молнии и проклятья, как все вместе взятые язычники и христиане. Лену распирало от вымученного смеха сквозь слезы. Попадись в эту ситуацию мой дед, хохмач, любитель еврейских анекдотов, он бы до самой смерти развлекал знакомых историями на эту тему.

— Я собираюсь скоро помереть, — оглоушил я Лену.

— Сердце пошаливает или замирает у милого? — пижонила Лена, хотя и ей стало явно не по себе.

— Не веришь! А я всерьез.

— Можно мне с тобой поласкаться? — заигрывала она.

— Давай с тобой жить, — поспешил выпалить я, пока не растерял куража.

— А дети?

Невероятно!

— Сами пускай решают, как быть.

— Да, великодушием тебя не попрекнешь.

— До того ли мне?

— ?

— Ты прослушала: я скоро умру.

— Долго ли, коротко ли, а я тебя съем!

— А, да что с тобой, пьяной, разговаривать. — Ей-богу, я был оскорблен.

— Ладно, не грусти, смертушка моя, — фальшивя, запела Лена.

Я схватил кружку, до половины наполненную сливовицей, и ринулся в комнату, чтобы влиться в общий гам. Никто даже не заметил моего появления.

17

Кому не известно, как легко порезаться, когда бреешься чужим лезвием в чужой квартире, но наиболее-то чужим оказываешься сам себе, как усталый, измученный язык — зубам.

Я оценивал ситуацию, Лена потягивалась в бездетной супружеской постели, заманивая меня к себе. Муж с хмурым видом собирался на работу. Да, он предпочел бы, чтоб мы вышли вместе. Еще и поэтому я хотел, чтоб он слышал наши голоса, но не слова.

— Первым делом устроишь мне в Братиславе жилье, — рассуждала Лена. Да, мое предложение жить вместе обрадовало ее как новая игрушка. — Наконец-то мы заживем как хорошие муж и жена — ты в своей, я в своей квартире. Захочешь меня — постучишь. Заскучаю я — позвоню тебе.

— Эта система развалится еще до того, как мы окажемся вместе, — запротестовал я больше из вежливости и перевел разговор на другое: — О чем вчера был такой горячий спор?

— Да ни о чем… Почему развалится?

— Хм! У каждого из нас будет своя компания по интересам — половым и прочим… Не помнишь? Этот, из техникума, объяснял мастеру, а твой муж поддакивал.

— Пьяные бредни.

— Можно подумать, что ты не пила!

— Я-то помню, а вот у тебя провал в памяти, не дырка, а целая дыра во вселенной! Черная дыра!

— Пусть будет твоя правда! — Остальные слова я проглотил, пожирая глазами три темных пятна под Лениной чисто символической ночной сорочкой; они безжалостно атаковали мои чувства. Лена раздвинула шторы и села ко мне на постель. У меня задрожал подбородок.