Современная венгерская проза

Лидия подняла глаза; никогда еще не видел Антал такого необычного, говорящего взгляда! Потом быстро опустила глаза и качнула головой, давая понять, что у них все в порядке, больной спокоен, и, как это ни странно, хорошо себя чувствует. Антал, идя по коридору, долго еще — даже когда это было уже совсем невозможно — слышал странный этот, словно из счастливого вздоха родившийся, наивный, нездешний голос:

Перси и ланиты,

словно снег, белы…

Теперь Лидия знала уже, что она может выйти за Антала, если когда-нибудь он попросит ее об этом, может стать преемницей Изы, занять ее место во всем и везде, где она прежде не посмела бы ступать по остывшим ее следам. Восхищение, которое она к ней питала, сменилось какой-то непонятной жалостью: словно вдруг оказалось, что доктор Сёч родилась без одной ноги, только до сих пор никто почему-то этого не замечал. Дева, печальную историю которой Иза ни разу не согласилась дослушать до конца, витала в ее воображении, бледная как снег, одновременно и реальная, и бестелесная, как некий туманный символ. «Господи боже, — думала Лидия, — как, должно быть, она устала все время держать себя в руках, в постоянной готовности спасти и семью, и все человечество, в ужасном напряжении, которое не смеет ослабить даже на миг, оплакивая умершую деву или просто что-нибудь вспоминая! Несчастная, она убеждена, что прошлое ее стариков враждебно ей; а ведь это — и мерка, и разгадка настоящего».

Когда Винце, умирая, захотел видеть дочь, Лидия присела возле него, выдавая себя за Изу. В ту минуту она одинаково сочувствовала и дочери, и отцу. Но когда Иза попыталась вручить ей деньги, Лидия поняла, что ненавидит ее: ведь Иза столько времени ее обманывала, заставляя питать к себе чувства, которых не заслужила, и теперь, когда Лидия вместо нее проводила отца в небытие, посмела еще и оскорбить ее. Сейчас, в полиции, глядя на усталое лицо Изы, она впервые почувствовала, что Иза ей безразлична. В ней не осталось ни ненависти, ни восторга, ни ревности, ни даже жалости. Она настолько была равнодушна к ней, что без особых эмоций, как постороннему человеку, про себя пожелала добра, надеясь, что когда-нибудь та все же вынуждена будет услышать историю девы, как неизбежно слышит ее в какой-то форме любой человек, и когда-нибудь, в мыслях, все же пройдет в свете факелов по суровым галереям и осмелится взглянуть на белые как снег перси и ланиты умершей.

Старая, которую они хотели взять к себе, потому что, как сказал Антал, от нее одна тень осталась, она насмерть запугана и беспомощна в Будапеште, в последнюю минуту уже не звала Изу. Лидия и возле нее стояла на коленях, как в марте возле Винце; старая просто мучилась от боли и жажды, все время просила воды. «Что она с ней делала, — думала Лидия, глядя без всякого гнева, на страдальческое лицо Изы, — как она добилась, что мать даже имя ее забыла на той узкой тропе, которая уводит из жизни?»

V

Пьяному вместе со сторожем пришлось еще остаться, остальные могли уходить. Сторож размахивал руками, пытаясь объяснить что-то; пьяный же, не обращая на него внимания, нашел взглядом Изу, подошел к ней неверной походкой, взял ее за плечо. Иза отпрянула, хотя от него не пахло хмельным: скорее мылом и ванной комнатой, словно, отправляясь в полицию, он долго мыл и тер себя. Мужчина, беззвучно плача, погладил Изу по спине, произнося что-то непонятное; Иза с отвращением отодвинулась от него, ее раздражало навязчивое его сочувствие, его оправдания, его беспардонная, фамильярная доверительность.

Домокош встал между ними, глядя в тупое, испуганное лицо пьяного, словно стараясь запомнить для себя это примитивное, уродливое оружие смерти и рока. Сторож все объяснял что-то полицейскому чину; Домокош пожал пьяному руку — Иза лишь бросила брезгливый взгляд, слыша, как Домокош с неподдельным участием утешает пьянчужку: и чего тратит время на это всхлипывающее ничтожество, пахнущее парикмахерской. «Вы тут ни при чем, поверьте, — говорил Домокош, — да и неважно это теперь. Не терзайте себя понапрасну». Изу оскорбили слова Домокоша, но она постаралась не показать этого. Зачем он хочет утешить этого чужака, который ведь, в конце концов, во всем виноват?

Выйдя на улицу, они разделились, как звенья рассыпавшейся цепи.

Первой, коротко попрощавшись, отделилась Лидия — села в машину Деккера. Антал пожал каждому руку, сказал, что ему тоже нужно обратно в клинику, вечером они встретятся, Иза пусть скажет, где хочет обедать, дома или в другом месте, тетя Гица, если нужно, протопит печи и все организует. Гица злобно смотрела, как он садится рядом с Лидией и автомобиль, покачиваясь, уходит по направлению к клинике. «Ишь, быстро как научился, — кипела Гица, — и командует, и в машине раскатывает. Отец-то с закатанными штанами бегал и всегда был небритый». Она еще помнила отца Антала, когда-то он заезжал с водой и в их двор.