Современная жрица Изиды

Гдѣ же эти «массы», «осаждавшія» тогда Елену Петровну, какъ увѣряетъ г-жа Желиховская?? Гдѣ это «множество французовъ легитимистовъ и имперіалистовъ», которое къ ней «льнуло»?? Гдѣ эти «очень многіе ученые, доктора, профессора, психіатры, магнетизеры, пріѣзжіе со всѣхъ странъ свѣта и мѣстные»?? Гдѣ «множество русскихъ мужчинъ и дамъ, усиленно напрашивавшихся въ дружбу и въ послѣдователи ученія»??

Вѣдь должна же быть, наконецъ, какая-нибудь разница между писаніемъ «повѣсти для легкаго чтенія» и писаніемъ «біографическаго очерка» женщины, которую называютъ «всемірной знаменитостью», возбужденное ею движеніе — «міровымъ явленіемъ», а «чистымъ и высокимъ ученіемъ» которой соблазняютъ русское общество!!

И это лишь первые цвѣточки, — впереди много крупныхъ ягодъ различнаго и самаго неожиданнаго сорта.

V

Объ этомъ первомъ собраніи теософовъ, на которое я поѣхалъ въ сопровожденіи Могини и Китли, распространяться не стану, такъ какъ оно не ознаменовалось ровно ничѣмъ интереснымъ въ «теософическомъ» или «оккультномъ» смыслѣ. Для меня оно имѣло значеніе лишь въ томъ отношеніи, что я познакомился съ m-me де Барро, m-me де Морсье, фрейлиной А., докторомъ Комбре, Оливье, Тюрманномъ и «старичкомъ» Эветтомъ. Кромѣ этихъ лицъ никого не было. Мы размѣстились въ просторной столовой вокругъ обѣденнаго стола, покрытаго клеенкой, причемъ предсѣдательскія мѣста заняли, конечно, «дюшесса» и Елена Петровна.

Разговоръ велся безпорядочный, переходилъ съ предмета на предметъ и ни на чемъ не останавливался. Вдругъ раздался крикливый и пискливый голосъ. Это заговорилъ Тюрманнъ, пожилой, прилизанный лысый человѣкъ съ огненно-красными щеками и носомъ, испещренными синими жилками. Заговоривъ — онъ уже очевидно не могъ остановиться и слушалъ самъ себя все съ возраставшимъ наслажденіемъ. Онъ толковалъ о мартинизмѣ, о своемъ «philosophe inconnu», о Сведенборгѣ, о спиритизмѣ; но понять, зачѣмъ онъ все это говорилъ — не было никакой возможности. Ровно никакихъ новыхъ, хоть сколько-нибудь интересныхъ свѣдѣній онъ не сообщилъ, а только расплывался въ красивыхъ шаблонныхъ фразахъ, которыя французъ можетъ нанизывать одна на другую до безконечности.

Блаватская отдувалась, курила папиросу за папиросой и, очевидно не слушая, поводила во всѣ стороны своими огромными свѣтлыми глазами. Наконецъ m-me де Морсье перебила оратора и рѣшительно сказала, что надо немедленно выработать программу занятій и конферансовъ. Она выразила, отъ лица французскихъ теософовъ, желаніе, чтобы «полковникъ» Олкоттъ и Могини прежде всего преподали парижской вѣтви теософическаго общества истинное познаніе двухъ главнѣйшихъ ученій «эзотеризма» — о «Кармѣ» и «Нирванѣ», причемъ брала на себя трудъ записывать ихъ слова и затѣмъ переводить по-французски. Блаватская дала на это свое полное согласіе, а Могини улыбался и прикладывалъ руку къ сердцу. Черезъ нѣсколько минутъ все было кончено, изъ-за стола встали и начались «приватные» разговоры.

* * *

Когда я, черезъ два дня, появился въ квартирѣ улицы Notre Dame des Champs, Елена Петровна, выйдя ко мнѣ, объявила:

— Олкоттъ пріѣхалъ! вы его сейчасъ увидите.

И я увидѣлъ «полковника», вѣрнаго спутника и сотрудника Блаватской, президента теософическаго общества. Его внѣшность произвела на меня сразу очень хорошее впечатлѣніе. Человѣкъ уже конечно за пятьдесятъ лѣтъ, средняго роста, плотный и широкій; но не толстый — онъ, по своей энергичности и живости движеній, казался далеко не старикомъ и являлъ всѣ признаки большой силы и крѣпкаго здоровья. Лицо его было красиво и пріятно, большая лысина шла къ этому лицу, обрамленному великолѣпной, совершенно серебряной бородою. Онъ носилъ очки, нѣсколько скрывая за ними единственный недостатокъ своей наружности, являвшійся однако настоящей «ложкой дегтю въ бочкѣ съ медомъ». Дѣло въ томъ, что одинъ глазъ его оказывался крайне непослушнымъ и то и дѣло бѣгалъ во всѣ стороны, иногда съ изумительной и весьма непріятной быстротою. Пока этотъ непослушный глазъ оставался спокойнымъ — передъ вами былъ красивый, пріятный, добродушный, хотя и не особенно умный человѣкъ, подкупающій своей внѣшностью и внушающій къ себѣ довѣріе. Но вотъ что-то дернулось, глазъ сорвался съ мѣста, забѣгалъ подозрительно, плутовато — и довѣріе сразу исчезнетъ.

Олкоттъ уже получилъ, очевидно, отъ «madame» подробныя инструкціи относительно меня, а потому съ первыхъ же словъ выказалъ мнѣ большую любезность и вниманіе. Онъ очень сносно говорилъ по-французски и, когда Елена Петровна ушла къ себѣ писать письма, повелъ меня въ свою комнату, предложилъ мнѣ одинъ изъ трехъ находившихся въ ней стульевъ, самъ сѣлъ на другой и началъ бесѣду о «феноменахъ» и махатмахъ. Подробно разсказалъ онъ мнѣ, какъ къ нему являлся «хозяинъ» «madame», махатма Mopia (и онъ, и Блаватская, и «челы» почему-то всегда избѣгали, говоря объ этомъ махатмѣ, произносить его имя и обозначали его или словомъ «maître» или просто буквою М); но являлся не въ своемъ матеріальномъ тѣлѣ, а въ тѣлѣ тончайшемъ (en corps astral)[6].