Современницы о Маяковском

На мне была пестрая, яркая кофточка с пышными рукавами, когда я пришла на другой день к Маяковскому.

— Натинька-фонарик, пестренькая и прозрачная, — радовался Владимир Владимирович моему приходу. И вдруг весь помрачнел.

— Что это, Натинька?

У меня на шее были резные кипарисовые четки, заканчивающиеся крестом.

— Что это, Натинька?

Я объяснила:

— Это бусы, они ведь красивые.

Владимир Владимирович снял четки у меня с шеи и, оборвав крест, надел опять.

— Так можно, — оставался все-таки мрачен. — Вас, может, и в церковь водят?

— Да нет же, никто меня никуда не водит, и вообще никто у нас дома в церковь не ходит, кроме нашей работницы, она старуха уже. Но вот она верит в бога, ходит в церковь и совсем не боится умирать, а я очень боюсь смерти. Знаю, что это глупо, а все равно боюсь.

— Смерть не страшна, страшна старость, старому лучше не жить, — задумчиво ответил Маяковский.

— А что же делать, когда наступит старость, и когда считать что она уже наступила?

— Для мужчины 35 лет уже старость, для женщины раньше. Впрочем, вам еще далеко до этого, — уже улыбался Владимир Владимирович.

Еще раз, уже в Москве, в 29-м году, у нас был разговор ожизни и о старости, и опять Владимир Владимирович называл эти 35 лет, казавшиеся ему страшными. Я же поняла все их значение и весь их ужас только 14 апреля 1930 года.

Пошли гулять. Весь золотой и багряный, залитый прозрачным воздухом и ярким солнечным светом Царский сад был очень красив. Мы долго стояли над обрывом. Смотрели на Днепр, на вид, открывающийся за Днепром. Маяковский бормотал что-то, я стояла молча.

Вечером была лекция в КИНХе.

Следующий день, 20 октября, был пасмурный и холодный, гулять не ходили. Я сидела на диване, закутавшись в курточку Владимира Владимировича, а он, вышагивая в большой комнате ровно столько шагов, сколько их было в комнате на Лубянском проезде, бормотал что-то, видимо работая. Потом мы вместе обедали. Этот обед чуть не погубил всю мою любовь к Маяковскому. К столу были поданы корнишоны. Маяковский набросился на корнишоны, и скоро все они были съедены. Я широко открытыми глазами, чуть не с отчаянием глядела на Маяковского. Вид великого русского поэта, поглощающего огурцы в таком невероятном количестве, казался мне оскорбительным. Еще хуже было то, что Владимир Владимирович, увидев мое удивление и поняв, к чему оно относится, растерялся и тоже почти с ужасом посмотрел на пустую вазочку. Слава богу, принесли сладкое, и инцидент разрешился сам собой.

Прощаемся. Выхожу в коридор. Навстречу идет очень хорошенькая девушка. Не оборачиваясь, чувствую, что она постучалась в 14-й номер. Ревную. Немного обидно. Подхожу к лестнице. Слышу быстрые шаги у себя за спиной и голос:

— Наташа! Вернитесь и подождите немного, я провожу вас.

Возвращаемся в номер. Как я и предполагала, девушка находится в комнате. Она принесла Маяковскому свои стихи. Стихи, видимо, не привели в восторг Маяковского. Он просматривал тетрадку рассеянно и с довольно мрачным видом. В конце концов, сославшись на занятость перед лекцией, предлагает девушке зайти завтра и получить свою тетрадку с его запиской у портье. Девушка смущенная и расстроенная уходит.

Я вопросительно гляжу на Маяковского.

— Вернул вас для того, Натинька, чтобы вы знали — девушка чужая, чтоб не беспокоились, не ревновали, чтоб знали, кроме вас сюда никто не ходите — говорит Владимир Владимирович.

Как хорошо и тепло делается у меня на душе от этого внимания ко мне Владимира Владимировича! В самом деле, если бы совсем чужая и далекая была бы я для него, не стал бы он беспокоиться о том, что я подумаю по поводу прихода этой девушки, улыбаясь, говорю:

— Какое мне дело, кто ходит к вам?

Маяковский подошел ко мне и, взяв обеими руками концы моего воротника, близко притянул меня к себе, пытливо смотрел мне прямо в глаза.

— Никакого дела? И не думали бы об этом?

— Я бы думала об этом, — ответила я, опуская глаза и краснея.

Маяковский оделся и пошел провожать меня.

На Прорезной улице Маяковский задержался перед детской витриной магазина Москвошвей. Детские костюмчики вызвали его восхищение. Особенно нравились ему синенькие штанишки с бретельками года на три.

— Вот штаны так штаны, штанищи прямо! Натинька, не умиляетесь?

21 октября было выступление в университете. Маяковский был в очень хорошем настроении, разговаривал с публикой, шутил. Кому-то это не понравилось, и был задан вопрос: "Прилично ли "балаганить" на эстраде?" К удивлению, Маяковский не рассердился, а весело спросил:

— А если меня девушка полюбила, красивая и хорошая, могу я радоваться?

— Можете, можете!

— Правильно! — раздались голоса из зала, преимущественно женские.

На этой лекции Владимир Владимирович проводил подписку на "Новый ЛЕФ"; несмотря на то, что студенческая аудитория не должна была быть особенно денежной, подписалось довольно много народу. Квитанция на эту подписку, написанная рукой Маяковского, сохранилась у меня до сих пор.