Современный чехословацкий детектив

Я осторожно прикасался к этим волшебным игрушкам для взрослых и вдыхал воздух, пропитанный синтетическим клеем, нитролаком и еще чем-то, вроде бы хорошо мне знакомым. Я не стал гадать, что это за запах. Восхищенно смотрел я на огромный стол, где сверкала рельефная карта железнодорожного узла с электропоездами, вокзалом, туннелями, эстакадами, охраняемыми переездами, сигналами и стрелками с дистанционным управлением.

Вот это был шедевр! Здесь же разместился экзотический пейзаж со стадами и пастухами в широких сомбреро. Не в силах оторвать глаз, я ходил вокруг стола. И с трудом удерживался, чтобы не нажать на помещенную в углу стола кнопку панели управления.

Наконец мое внимание отвлекла картина, висевшая на стене у окна. Нет, не какая-нибудь уместная здесь гравюра, изображающая, скажем, морской бой, динамичная, навевающая ужас. Другая, совсем неподходящая.

Над длинным рабочим пультом, установленным под тем самым распахнутым окном, висела написанная маслом картина — два желтушных и три синюшных цветка на фоне цвета фекалий. Такой опус, будь он повешен над обеденным столом, весьма способствовал бы умеренности в еде. И тем не менее почти что под ней, рядом с будильником и деталями какой-то недостроенной модели, стоял стакан молока и надкушенный кусок хлеба с маслом.

Из сказочного мира игрушек я вернулся в действительность. Протиснувшись узким проходом между столом и полками, решил выглянуть в окно — ведь кто-то оставил здесь недоеденный завтрак! Странно, что мы не встретились с ним в саду.

Встретиться с ним я не мог. Он лежал, скорчившись, на дощатом полу под столом. Виднелись лишь грудь и желтое лицо с сине-фиолетовыми, как те цветы на картине, губами. Только тут до меня дошло, что над всеми мирными запахами в этой мастерской царит запах стреляного пороха…

Внизу под окном раздался звонкий голос: «Эй, вы там?» На лестнице зазвучали легкие шаги.

Ганка посмотрела на меня, и улыбка на ее разрумянившемся от бега лице сменилась вопросительным выражением. Шагнув мне навстречу, она скользнула взглядом вниз и охнула. Мгновенно, без колебаний кинулась к лежащему на полу. Ударилась боком о перевернутый стул, но даже не заметила этого.

— Дядюшка, дядюшка Луис! Что с тобой? — испуганно запричитала она. Попыталась взять его за руку и тут же отпустила. Рука тяжело и бессильно упала на впалую старческую грудь.

— Оставьте его, — тихо сказал я. — Он мертв.

Ганка окаменела. Спустя минуту-другую подняла на меня недоуменные глаза и прошептала:

— Это неправда… Он, наверное… Ему стало плохо. Позовите врача… или нет… у вас ведь машина… Да помогите же мне! — Она приподняла голову покойного.

— Не трогайте его! — резко остановил я ее. — Нужно позвонить в милицию. Врач уже не поможет. Вашего дядю застрелили.

Не следовало бы мне так с ней говорить. Она с ужасом уставилась на свою испачканную кровью руку. Висок повернутой в сторону белой головы зиял страшной раной — выстрел был явно сделан из небольшого пистолета.

Ганка Дроздова, побелев как мел, повалилась на пол возле своего мертвого дяди.

Солнце вынырнуло над вершинами сосен, и красная стена дома заполыхала, точно печь для обжига кирпича. Скошенная трава, подсыхая, источала дурманящий, навевающий дрему аромат. День шел к полудню, июньскому полудню, жаркому даже здесь, в тенистом лесном уголке. В Праге, должно быть, сейчас невыносимо.

Я закурил сигарету. В такую жару она отдавала лекарственной травой. Пройдя вдоль стены, я завернул за угол к затененной, обращенной к шоссе стороне дома.

Контраст между тенью и солнцепеком был столь разителен, что у меня словно мороз прошел по коже. А может, пробрало от бдительного взгляда милиционера в форме, охраняющего калитку в деревянном заборе? За ней, точно айсберг, сияла бело-голубая милицейская машина. Моя пестровыкрашенная «шкода» рядом с ней выглядела просто подозрительной дешевкой.

Впрочем, и я показался им подозрительным. Во всяком случае, именно так со мной обращались. В отличие от барышни Дроздовой. Ей позволили вернуться в каморку, где среди своих игрушек безжизненной куклой лежал ее дядюшка, а меня оттуда выставили. При этом строго-настрого предупредили: по саду не ходить, ничего не трогать — короче говоря, приперли к стенке. Вот я ее и подпирал почти в буквальном смысле слова.

Я сидел на невысоком заборчике, окаймляющем въезд в гараж. Через вентиляционное отверстие тянуло бензином. Перемахнув барьерчик, я подошел к зарешеченному оконцу в двери гаража. Внутри белела малолитражка и сверкали рукоятки мотоцикла.

— Ничего не трогайте! — рявкнул милиционер, не успел я взяться за дверную ручку. Тут же из-за угла вынырнул человек, который минут сорок назад представился нам как поручик Павровский.

— Что вы тут делаете? — ощерился он, блеснув из-под цепочки усов белыми зубами — отнюдь не в улыбке. — Я ведь сказал вам, обождите у двери!