Современный румынский детектив

— Твоя приятельница, Рафаэла, подверглась операции на открытом сердце и, к сожалению, не вынесла ее.

Она опять обернулась, но на этот раз с тягучей медлительностью лейкопластыря.

— Что ты там бубнишь себе под нос?! Не морочь голову! Что с Рафаэлой?

— Она мертва.

— Как?!

В темноте я не видел Серену и только по выкрику дорисовал в воображении поднесенную ко рту руку и вытаращенные в ужасе глаза. Очень медленно, с трудом она приходила в себя.

— Немыслимо! — прошептала она наконец. — Преступление… Я думала, что в наше время такие вещи происходят только в фильмах! Ты сообщил в милицию?

Это было именно то, что я боялся услышать. Мне вдруг захотелось ее ударить. — Нет.

— Надо как можно скорее известить милицию, разве не так?

— Нет! — простонал мой дух противоречия, высунувшись из норы.

Мне было очень плохо, сильно тошнило, в голову приходили мысли одна несуразнее другой.

— Почему? Надеюсь, не ты… — встрепенулась она.

— Нет, разумеется.

— Но тогда я не понимаю!

— Трогай, поговорим по дороге.

— Куда едем?

— К тебе. Но сначала заскочим в одно место, где…

— Погоди! — подскочила она. — С этой минуты парадом командую я. Если я не сообщу в милицию, то стану соучастницей преступления. Правда, меня это не пугает…

— Вижу.

— …однако отнюдь не потому, что я простофиля. Я прекрасно понимаю: мой долг — сообщить в милицию.

— Возможно. Но представь себе, что ты ничего не знаешь. Разве я тебе что-нибудь говорил?

Несколько минут она размышляла. Потом вывела машину из конуса тени и вскоре въехала на бульвар Киселева. Она вела машину медленно, как новичок, сильно навалившись грудью на руль,

— Скажи, — вдруг спросила она, — насколько ты увяз в этом грязном деле?

Я загасил сигарету. Она не доставила мне удовольствия, только еще больше затошнило.

— Понятия не имею! Но и желания встретиться нос к носу с милицией тоже не имею. Не хочу ставить себя под угрозу ареста.

— За что, если ты не виноват? Объясни, прошу тебя!

— Чтобы обвинить человека в преступлении, перста указующего обычно не дожидаются, а в том деле, куда я влип, даже этот перст направлен на меня.

Она обернулась и в свете фонарей увидела мое лицо. Это чуть не погубило нас обоих. От испуга она выпустила руль из рук, и машину занесло влево. Счастье еще, что мы были на проспекте Виктории, где одностороннее движение. Несмотря на адскую боль, я вскочил с места и в последний момент успел схватить руль, прежде чем машина въехала на тротуар. Слава богу, никто не заметил, никто не записал номера машины. Лишь бедный продавец газет от страха поскользнулся и рассыпал весь свой товар. Порхающие над его головой листы создавали впечатление, что на него напала стая голубей.

Размякшая, вялая как тряпка, Серена свернула вправо, на улицу Водяных лилий, и остановила машину у кромки тротуара. Она закрыла глаза руками и положила голову на руль.

— Ради бога, что с тобой случилось?! Это ужасно! Это ужасно!

Я кратко рассказал все, что со мною приключилось, стараясь не выйти за рамки тех небылиц, которые придумал в самом начале. По настойчивым просьбам Манафу я пытался положить конец угрозам одного психа, которому хотел устроить ловушку.

Еле слышно, не отнимая рук от лица, она спросила:

— Ты думаешь, эти проклятые марки — тоже на его совести? Я подскочил, будто меня ошпарили, облили кипящей смолой и насадили на кол одновременно.

— Какие марки?

Она подняла голову, встряхнула волосами, упавшими на глаза, и закурила.

— Дать сигарету? — Нет.

— Значит, ты не знал… У семьи Манафу есть — хм, или была — знаменитая коллекция марок. Фамильное наследство, Рафаэла и Аркадие — довольно дальние, но все же родственники. После смерти общего дядюшки коллекцию должны были разделить между наследниками…

Стуча зубами, я с трудом выговорил:

— Вот жук! Ему и кровное родство пригодилось.

Из сумрака появился старик, который вывел с утра пораньше свою собаку. Песик, прекрасный коккер — спаниель, невозмутимо оросил заднее колесо машины.

— Все же надо сообщить в милицию, — У тебя пунктик.

— Это опасный преступник! Счастье еще, что ты жив остался!

— Как ты думаешь, почему он и меня не убил?

— Тебе просто повезло, что рана оказалась не смертельной. Он стрелял в тебя, зная, что взвалит вину за это на Рафаэлу. Второй раз он уже не мог стрелять. Ведь если Рафаэлу убили в одной комнате, а тебя — в другой, значит, надо искать кого-то третьего,

— Ты слышала о переломе основания черепа? Мне бы хватило, если бы этот подонок, когда я в первый раз потерял сознание, закатил мне как следует по затылку. Я бы стал таким же неподвижным, как львы перед фасадом музея Энеску, мимо которого мы только что проехали. Все считали бы, что я сам сломал себе шею, ударившись при падении о стенку.

— Хорошо, что он оставил тебе козырь: никто не поверит, что ты, в таком тяжелом состоянии, сам изуродовал себе лицо.

— Уродовать меня он стал позднее, когда я попытался включить свет, чтобы его увидеть. Наверно, он меня знает и боится даже больше, чем милиции.

— Нашему бы ягненку — да волка съесть! Что, у тебя знакомства в преступном мире?!

Я не обратил на выпад никакого внимания и продолжал рассуждать: