Современный румынский детектив

Женщина на кухне поняла, что у них не слишком приятный разговор; она торопливо положила фартук на подоконник и исчезла.

— Теперь все село узнает, что я тут с вами.

— Товарищ Приколе, я бы очень хотел, чтобы мы не удалялись от предмета нашего разговора. Какие секреты доверила тебе Анна Драга?

— Вы вроде говорили, что знаете…

— Предположим, что я хочу тебя проверить, понять, было ли разглашение тайн девушки, на которой ты собирался жениться и которую любил, столь важным, что ты в знак благодарности получил новую машину, на которой ездишь сейчас, хотя шофер, перешедший на грузовик, не имел ни одного нарушения правил уличного движения и работает на десять лет больше тебя. Я понимаю, что тебе заплатили сейчас, после возвращения из армии. Она расплатилась куда подороже, потому что верила в тебя.

От слов Деда лицо парня еще сильнее запунцовело. Не зная, что делать с руками, он начал лепить шарики из хлебного мякиша, оставшегося на столе.

— Если вы думаете, что из-за этого я получил машину, я могу отдать ее обратно, мне она не нужна, мне и в голову не пришло, что мне ее дали за то, что я… да я и не говорил! Я не говорил, нечего было сказать, товарищ майор. В тот вечер, как мы вышли от попа Пантелие, мы остановились на дороге и она заставила меня поклясться, что я никому не скажу то, что узнаю от нее. Мне это не понравилось. Раз она хотела, чтобы мы обручились, и раз и после обручения не верит мне, я не понимаю, зачем она послала мне телеграмму, чтобы я приехал домой?..

— После того как ты расстался в тот вечер с Анной Драгой, к кому ты пошел?

— К Корбею, он должен был мне сказать…

— Что он должен был тебе сказать, когда ровно через два часа тебе надо было на поезд, чтобы вернуться в часть? По моим данным получается, что ты туда действительно прибыл на следующий день в девять. Значит, чтобы попасть туда в девять утра, ты должен был успеть на пассажирский поезд, который отправляется в одиннадцать до Рэзбоень, а там пересесть на бухарестский скорый в двенадцать часов пять минут, так?

Прикопе раздавил хлебные шарики, над которыми трудился так долго, и смел их со стола.

— Значит, вы за мной следили…

— Нет, хотя я мог и не отвечать на твой вопрос. Ты принимаешь меры предосторожности, чтобы ввести нас в заблуждение, и мы принимаем свои меры, чтобы добиться правды. Ты молодой, очень даже молодой, и весьма грустно, что в твоем возрасте по причинам, которых я еще не знаю, ты завяз во лжи. Мы разговариваем больше десяти минут, и за это время ты столько наврал, что я спрашиваю себя, стоит ли мне терять с тобой время. Вероятно, серьезные причины заставляют тебя утаивать правду, но будь уверен, эту правду с твоей помощью или без нее я все равно узнаю. И тогда самым большим наказанием для себя будешь ты сам, твоя совесть. Ты в собственных глазах станешь ничтожеством. Что мешает тебе теперь говорить?

Глупое чувство, ревность живого человека к мертвой. Ты ведь готов был связать свою жизнь с этой девушкой, и, будь она жива, вероятно, вы бы уже были женаты. Откуда в тебе такая уверенность, что она хотела использовать правду ради собственной выгоды? Почему ты думаешь, что у нее была мелкая душа? Ей ведь ничего не стоило поехать в уезд или обратиться куда-нибудь повыше. Ты забываешь, хотя и не следовало бы, в какое время мы живем. Ты думаешь, ей бы никто там не помог? Если бы она хотела продвинуться, поверь мне, она бы поехала немедленно, но она этого не сделала, и не сделала потому, что любила это село, любила людей вопреки твоим утверждениям. Ты принадлежишь к новому поколению, в которое я верил и верю, оно чище, способней к борьбе за правду, даже ценой страданий. Мою правоту подтверждает трагическая судьба девушки. Ты же из мелочных, жалких побуждений не захотел понять ее и, главное, не сумел помочь ей. Скверно ты начинаешь жизнь, скверно.

Прикопе машинально застегнул пуговицы на непромокаемой куртке, потом расстегнул их, посмотрел на Деда с горькой иронией, махнул рукой, хотел встать и уйти, но какая-то сила, казалось, пригвоздила его к месту.