Современный сонник

— Отец ваш сюда не заходил. Вероятно, он еще на службе, бедняга. — И тут она страшнейшим образом поперхнулась то ли наливкой собственного изготовления, то ли просто от смущения.

Дети нерешительно потоптались и, провожаемые лицемерными улыбками взрослых, исчезли в темных сенях, через секунду уже слышен был стремительный топот их босых ног.

— Мерси, — печально сказал сержант Глувко, вылезая из-за буфета. — Боже, боже, какой позор. От собственных детей прятаться по углам. Эх, сивуха проклятая.

Он с покаянным видом вернулся к столу и потянулся за полным стаканчиком.

— Ну, будем здоровы, — сказал путевой мастер, четко выделяя каждый слог. И осторожно влил водку прямо в горло, со своеобразным шиком, так чтобы не двигался кадык, что считалось вульгарным в здешнем обществе, и, высоко вскинув голову, на мгновение прищурил глаза. Потом медленно открыл их, опустил голову и громко выпустил воздух. — Спасибо за угощение, — продолжал он, низко поклонился всем присутствующим и заодно поднял с пола свою фуражку. — Люблю я этак пропустить три, четыре рюмашечки. — Его качало из стороны в сторону; не без труда определив нужное направление, он резко рванулся к выходу.

— Быстро он скис, — бесстрастным тоном заметил партизан.

В сенях зазвенели какие-то жестянки. Пани Мальвина снисходительно улыбнулась.

— В ванную забрел.

— Неважно, попадет куда надо, — сказал граф Пац. — До ночи он еще хлебнет в одиночку, подправит дело.

Ильдефонс Корсак, все время внимательно наблюдавший, как со стола стекает огуречный рассол, вдруг запел грудным голосом:

Пароходик идет всеми па́рами…

— Цыц, — зашипела пани Мальвина, — да ты что, чокнутый? Матерь пресвятая, он, видать, снова хворенький. У него кишочки, как у окуня. Чуть выпьет рюмочку, на него сразу мистика находит.

— Хорошо поет. Пусть поет, — потребовал партизан.

— Нет! Упаси боже! — крикнула пани Мальвина. — Ах ты, проклятый, при всех императорах воевал, революцию делал, кто тебя, злыдня, таким скверным словам научил?

Ильдефонс Корсак фыркнул в зеленые усы и вперил в сестру суровый взор:

— Молчать! А то конем раздавлю!

Пани Мальвина быстренько воткнула ему в рот большущий кусок огурца, после чего очень ловко схватила его за голову и прижала локтем к груди.

Ильдефонс Корсак некоторое время метался, как щука, пронзенная острогой.

Пани Мальвина повернулась к нам лицом: затраченные усилия требовали от нее немалого напряжения, и вместе с тем она снисходительно улыбалась.

— Ишь, что выдумал, — сказала она, подчеркивая, что не принимает всерьез угрозы брата. — Где тут, в таком городе, взять коня? А почему это Павел все сидит и молчит и ничего не пьет?

— А глазами так и шныряет, — заметил партизан.

Сержант Глувко со вздохом поднял стаканчик. Я трусливо последовал его примеру.

— Вы собирались уехать, таинственный гость? — сказал партизан, глядя на меня поверх рюмки.

— Да, скоро уеду.

— Не станем вас задерживать. А вы не забывайте, кто вам помог вернуться из далекого путешествия.

— Ах, зачем же вспоминать, что прошло, — вмешалась пани Мальвина.

— Я никого не попрекаю.

— Странная история, — покачал головой сержант. — Нестарый еще человек, здоровый как бык, и так его черт попутал.

— Ах боже, время теперь такое нервное.

— Это не время виновато, — строго сказал сержант Глувко. — Они там, в городах, простите, одно знают — книжки читать да по кинотеатрам слоняться. От этого мозги пухнут. Видели вы когда-нибудь, чтобы простой человек себя жизни лишал?

Партизан с графом украдкой переглянулись, как бы советуясь, принять ли на свой счет почетный титул простого человека. Но тут, к счастью, снова вмешалась пани Мальвина.

— Ну что нового на свете, дорогие? Что в газетах пишут?

Мы мялись и молчали; в конце концов партизан проворчал:

— Только один граф читает. Пусть и расскажет.

— Повторяю, я не-не граф, — покраснел Пац. — Иногда чи-читаю, если слу-у-чайно попа-падет в руки.

— Не смущайтесь, — веско сказал сержант Глувко. — Газеты, простите, читать можно.

— Все по-старому. Снова запустили спутника.

— Кто? — спросил Глувко.

Граф сильно заморгал.

— Ру-русские.

— А-а-а, — одобрительно сказал сержант.

— У нас на востоке, знаете ли, тоже был один чудак, кузнец Голобля. Ах, какой способный, какой ученый! Чтобы поглядеть на него, люди за тридцать верст приезжали. Кабы он захотел, мог бы себе из золота дом построить, да вот нет и нет. По ночам он постоянно через большие очки на луну смотрел, а днем, знаете, ковал да ковал без передышки. Строил машину величиной с амбар.

— Ну и что? — перебил сержант.

— Ну и исчез однажды ночью.

— Наверное, на луну полетел? — насмешливо спросил партизан.

Мальвина Корсак величественно посмотрела на него.

— Может, и полетел, если это в человеческих возможностях.

— Эх, темнота, — неуверенно сказал Глувко.

— Да разве мы знаем, что было или что будет? Мало ли разве случается, появится между нами странный человек, поживет и бесследно исчезнет. Помню, у нас под Эйшишками…

— Оставьте в покое на ночь глядя, — поморщился сержант. — Лучше выпьем.