Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период

Были арестованы и казнены многие другие люди, не попавшие в сталинские списки. Как мы помним, Бату в 1937 году был этапирован с Соловецких островов в Москву только для того, чтобы быть расстрелянным. Рыскулов и Тюрякулов также были арестованы в 1937 году и расстреляны в 1938-м. Ходжи Муин умер в лагере для политзаключенных в Соликамске в 1942 году[995], Саид Ризо Ализаде – в владимирской тюрьме в 1945 году

[996]. Некоторые выжили, но много лет провели в трудовых лагерях и ссылке. Азиззоду, арестованного в 1930 году, переводили из лагеря в лагерь до самого его освобождения в 1954 году; та же участь постигла Алтая и многих других. Трудно подобрать рациональное объяснение, почему одни выживали, а другие нет. Хотя нет никаких сомнений в том, что террор был нацелен на людей с активным дореволюционным прошлым, определить, что отличало погибшую молодежь от оставшихся в живых представителей старшего поколения, почти невозможно. Не поддается разумному толкованию, почему, например, Айбек выжил, а Зиё Саид – нет. Единственной крупной фигурой дореволюционного периода, не затронутой безумием, был Садриддин Айни. Ему порой приходилось нелегко, но он уцелел и умер в своей постели в 1954 году, в возрасте 76 лет, пережив Сталина. Помимо везения, это можно объяснить (в той мере, в какой объяснения вообще применимы к событиям Большого террора 1936–1938 годов) и тем, что Айни являлся таджиком, проживавшим в Узбекистане, а следовательно, не был связан с национализмом или пантюркизмом, и к тому же сторонился политики.

Но вернемся к «сталинским спискам»: те, кто в них фигурировал, ожидали прибытия в Ташкент выездной сессии Верховного военного суда СССР, которая, судя по всему, состоялась в начале октября 1938 года. 5 октября 1938 года суд приговорил почти всех подсудимых к «высшей мере наказания». Однако расправа уже свершилась прошедшей ночью. В ночь с 4 на 5 октября 1938 года были расстреляны два поколения узбекской интеллигенции – от джадидов, осуществлявших свою деятельность до 1917 года, до истинных сынов советского строя, таких как Анкабай (род. в 1903) и А. Хашимов (род. в 1905). К расстрельной стенке всех их привел страх советского государства перед «национализмом» – понятием, которое к тому времени трактовалось ужасающе широко. Очевидно, что национализм представлял наибольшую опасность для ОГПУ-НКВД и партии в нерусских регионах Советского Союза. Его риторическое объединение в официальном дискурсе с «великодержавным шовинизмом» вводило в заблуждение. За великодержавный шовинизм нигде в СССР не судили и тем более не расстреливали, зато обвинения в национализме оказались роковыми для интеллигенции многих советских национальностей. Даже в 1938 году, во время заключительного акта Большого террора, Ходжаеву и Икрамову были предъявлены обвинения в национализме, а не в правом или левом уклоне. Ходжаеву вменили в вину создание националистической организации, которая затем объединилась

с правым уклоном в партии. Сам он в правом уклоне обвинен не был[997]. Представители местных национальностей могли быть только националистами; политические уклоны являлись делом европейцев.

Обезглавливание узбекской интеллигенции (как бы малочисленны ни были ее ряды) изменило настрой выживших. Реакцией как политической элиты, так и интеллигентов стали страх и покорность. Новая политическая верхушка (которую Д. Карлайл назвал «призывом 38-го») усвоила правила игры дорогой ценой[998]. Новый первый секретарь КПУз У Ю. Юсупов, выдвинувшийся из партийных рядов, был совсем другой фигурой, чем Икрамов или Ходжаев. За годы тщательного самовоспитания он выработал в себе добродетели, ценимые сталинским руководством[999]

. Сходным образом чистка «принесла мучительный мир и конформизм» [Montgomery 1986:214] в ряды интеллигенции. Задачей уцелевших стали реорганизация и сохранение того, что еще не было утрачено. Поколенческие и политические баталии последних 15 лет теперь казались незначительными. После окончания террора в 1939 году эту задачу взял на себя новый глава Союза писателей Узбекистана X. Алимджан. Одной из ключевых особенностей переустройства литературной жизни стало полное искоренение памяти о прошлом, особенно о первом десятилетии советской власти. Даже когда был запущен процесс политической реабилитации жертв 1930-х годов, культурная реабилитация джадидов так и не состоялась. Снова начали публиковать (и переводить на множество языков) романы Кадыри, но другие его сочинения свет так и не увидели. Фитрат и Чулпан были преданы анафеме до конца эпохи гласности, и история современной узбекской литературы продолжала писаться без них.

Кода