Созданы для любви

– Спасибо, – она улыбнулась. – Знаешь, если бы я наняла тебя прийти на могилу моих родственников, думаю, мне бы понравилось, что ты не разговариваешь. В смысле, если бы я верила, что они могут нас слышать. Меня бы беспокоило, вдруг ты начнешь говорить, а они воскликнут: «Эй! Где Хейзел? Чей это голос? Могу я узнать, кто говорит, пожалуйста?» Ты бы, конечно, мог разъяснить ситуацию, но им все равно было бы не по себе. Если сидеть молча, они просто чувствуют, что рядом кто-то есть, и могут представить, что пришел тот, кого они хотят видеть. Плюс без разговоров выходит как-то более возвышенно. Как будто ты монах или типа того и принял обет молчания.

– Разговоры переоценены, – сказал он. Возможно, он на что-то намекал, но ему придется смириться, если он хочет, чтобы ночь оправдала его ожидания.

– Мне нужно с тобой поговорить, чтобы мне было комфортно.

– Я понял.

Он протянул свою полную банку к ее пустой, предлагая долить еще, но Хейзел пришлось отказаться. Предыдущая порция пошла не слишком хорошо. Как будто она проглотила маленькую ящерку с острыми когтями, которая теперь скреблась у нее в животе, пытаясь найти выход.

– А какой твой самый худший поступок в жизни? – спросила она. Ливер явно не был ценителем разговоров ни о чем, и Хейзел решила, что они могут сразу перейти к откровенничанью. – Я была замужем… и официально все еще замужем за по-настоящему кошмарным человеком. Так что ты меня не напугаешь. Дело вот в том, что все свои преступления он совершил, вроде как, дистанционно. С помощью технологий, интерфейсов и ученых. Он не встает из-за своего стола. Но твои руки! Мозолистые, грязные. Судя по твоему дому, ты убил много животных, а затем разделал на мясо и шкуры. Ты как будто весь состоишь из мышц, хотя очень худой. Ты наверняка хорошо умеешь драться.

Внезапно Хейзел пришло в голову, что Байрон услышит все, в чем бы Ливер ни сознался, и доложит куда нужно. Бедный Ливер выйдет из своей лачуги облегчиться и наткнется на отряд спецназа.

– На самом деле, забудь, – одернула себя Хейзел. – Со мной такая фишка: не говори мне ничего такого, о чем не хотел бы рассказать всему миру. Не потому, что лично я не умею хранить секреты. Это скорее мой мозг. Долгая история.

Некоторое время они сидели в тишине, свет в лачуге становился все тусклее, Ливер время от времени отрыгивал бутановые пары. Хейзел перебирала про себя разные причины, по которым люди занимаются сексом, причем не все они имели какое-либо отношение к физическому удовольствию. К примеру, продолжение рода, деньги, влияние, вина, месть. Она не чувствовала возбуждения, но ей правда хотелось переспать с Ливером. Во-первых, это разозлило бы Байрона, выбило бы его из колеи. Во-вторых, Ливер был ни капли не похож на Байрона, и ничто не казалось Хейзел более привлекательным, чем общество его противоположности. В-третьих, Хейзел надеялась, что сможет отчасти перенять его уверенность в себе. Если и был в мире человек, просто переспав с которым можно было прокачать умение рубить все вокруг топором, то он сидел рядом с ней.

– Думаю, я готова, – сказала она.

Секс был не ужасен, а по сравнению с последним их разом с Байроном – очень даже ничего (тогда он сказал: «Давай ты не будешь говорить мне, нравится тебе или нет, а я вместо этого буду мониторить твой уровень возбуждения с помощью цифровых датчиков»). В запахе Ливера смешалось многое, и все компоненты были какими-то механическими, поэтому, лежа под ним на спине, Хейзел вспомнила о плоских тележках, на которые ложатся механики, чтобы закатываться под машины, и секс даже стал забавным, как может быть забавно выкатываться из-под транспортного средства, а затем снова закатываться под него, и так по кругу. К текстуре его шрамов тоже было приятно прикасаться, как к различным особенностям суши на рельефном глобусе. Его тело было целым новым миром, и Хейзел могла быть там одна: никакие спутники не вращались вокруг его атмосферы, никакие волоконно-оптические кабели не проходили под землей. У нее не выходило из головы, что скоро Байрон увидит их вместе в своем хрустальном шаре данных, но в течение следующих нескольких часов то, что она совершила, было только ее тайной, и от этого нельзя было не кайфовать.