Позже, укрытая телом Ливера, Хейзел вспомнила одно лето в колледже, когда она и ее подруга Бекка отправились на музыкальный фестиваль под открытым небом. Они не спали всю ночь, закинувшись экстази, а утро продрыхли в универсале ее родителей, припаркованном перед супермаркетом. Была суббота, торговая площадь кишела людьми, и иногда они ненадолго просыпались и видели, как маленькие дети заглядывают к ним в окна, стучат в стекло или сплющивают об него губы рыбкой, – им с Беккой по бессознанке было все равно. Они были сонными экспонатами в человеческом зоопарке: студентки, изредка употребляющие наркотики для развлечения. Они позволяли зевакам приходить и уходить, не обращая на них внимания. Какой-то мужчина постучал в стекло и громко спросил, все ли с ними в порядке и живы ли они там.
Они были горячими и липкими, и все казалось нереальным. Они совсем заплутали, возвращаясь домой с фестиваля, и наткнулись на убогий зоопарк, где раз в час мужчина с голым торсом боролся в клетке с аллигатором. Они решили остаться и посмотреть, потому что из-за похмелья сюрреалистические вещи казались обычными, а обычные вещи, такие как движение машин и езда по шоссе, пугающими и непонятными.
У борца и рептилии сложилась своего рода близость. Когда дошло до того, что он лежал на аллигаторе, прижавшись к его спине животом и обхватив руками его челюсть, они заметили, что борец что-то ему нашептывает. В глубине души Хейзел даже захотелось быть тем бедным аллигатором, но немного в другой обстановке, хотя мужчина не казался ей привлекательным. Она хотела, чтобы ее обнимали и шептали что-нибудь на ухо и чтобы вес другого человека придавливал ее тело.
Секс с Ливером таким и был. Как будто ты оказываешься настолько близко к дикому зверю, как большинство людей никогда не бывает, и кажется, что опасность на мгновение уменьшается, потому что ты удерживаешь это существо. Не с помощью грубой силы, а выпивкой и сексом. На самом деле из-за всех этих шрамов кожа Ливера и правда делала его похожим на рептилию, из которой можно было бы сделать дизайнерскую сумочку. От левого соска у него почти ничего не осталось. Там было углубление, к которому пальцы Хейзел, естественно, потянулись и, скользнув внутрь, на несколько сантиметров приблизились к его бьющемуся сердцу.
– Есть ли в истории твоей жизни какая-то не противозаконная часть, которую ты мог бы рассказать? – прошептала Хейзел. – Что-то, что нельзя использовать против тебя в суде. Может, что-то из детства.
– Я разошелся с законом в самом раннем возрасте, – сказал Ливер.
– Твои родители еще живы?
– Не знаю, – сказал он. Конечно, поиск по идентификатору Гоголя мог бы сразу разгадать эту тайну.
– И не хочешь узнать? – уточнила Хейзел.
– Нет конечно.
Хейзел обняла его чуть крепче, но не из жалости, а из благодарности. Рядом с ней был человек, которому не нужны были байроновские данные.
11
Когда на следующее утро Хейзел проснулась, у нее в голове созрел план. Она понятия не имела, который час, да и Ливер тоже – оставалось надеяться, что еще не слишком поздно.
Ей нужно было вернуться домой до следующей полуденной загрузки.
– Не мог бы ты подбросить меня до дома и помочь кое-что перенести?
– Тело? – спросил Ливер. Он глянул на лопату в углу лачуги, явно прикидывая, какие инструменты пригодятся для работы.
Хейзел поняла, что вторжение Байрона добавило в ее ежедневное расписание один пункт, под который нужно будет подстраиваться всю оставшуюся жизнь. Осталось ли у нее несколько часов до того, как ее накроет очередным приступом загрузки, или только несколько минут или даже секунд?
– Если меня начнет трясти, а потом стошнит, или я потеряю сознание, или и то и другое, просто пережди, – сказала она Ливеру.
– Ладно, – ответил тот.
В его пикапе рабочих часов не нашлось, но они проехали аптеку, на рекламном щитке которой как раз высвечивалось время – 11:32 – вместе с рекламой каких-то людоедских витаминок с подписью «Жевательные резинки: волосы, кожа, ногти» по сниженной цене. Если повезет, они доедут до папиного дома как раз вовремя.