Сожженная рукопись

Полустанок был небольшой, но и здесь толпились стронутые с места крестьяне, кочующие, как цыгане. Они лезли в тамбуры, подножки, а то и на крышу. Ладно, пока не зима. Зимой на подножке – смерть. Онька как-то видел, как одного такого окоченевшего отдирали от поручней вагона.

Молодое семейство пробивалось в вагон. Мужик поставил ступню на подножку, пятка по-лошадиному крупно дрожала. Проводница их не пускала. Как привязанная стояла за ним молодуха с ребёнком и узлами. Ребёночек «находил» на ангелочка и на эту мамку. Она была одета в плюшевую жакетку, сзади походила на тюрик: тонкая в пояске, с крутыми боками. Её не одетые в чулки ноги, крепкие, но изящные, в рабочих ботинках, выдавали волнующую красоту. Кроме жакетки на женщине всё было застиранное и починённое. Видно, что можно, променяла на еду. А любимую плисовую жакетку удержала – край не наступил.

Удача не покидала Бледного: их дожидался товарняк. Ехать надо туда, где не ждут – назад.

На разъезде мужики догружали брёвнами вагон, стоящий в тупике. Дело было новое, а работали споро. Двое внизу и двое вверху вагона, да небольшая хитрость с верёвками. Лес подвозили великаны ломовые лошади – битюги. Они с достоинством волокли груз, который не потянут и пара обыкновенных лошадок. Извозчики их уважали, даже не матюгали.

Беглецы разошлись, присматриваясь к новым местам. Братишки, справив нужду, перекидывались картишками под интерес. Бледный как-то растворился, его не было видно. А пацаны с любопытством оглядывались. Железная дорога проходила по вершине угора. Он плавно снижался и снова начинался подъем. И так до конца, где земля соединялась с небом. Это всё, что осталось от древних Уральских гор. Но время даром не пропало. Всё вокруг заросло густым лесом. Сейчас его истребляли: и кедрачи с орешками, и «вечную» листвянку – всё подряд. Как грибы, появлялись леспромхозы. Невелик труд собирать урожай: руби, вывози-продавай буржуям, строй социализм, а потом и коммунизм, благо даровой силы хоть отбавляй: кулаки – что лошади тяжеловозы.

Велик наш мир, но сходятся пути бродяг

Среди этой вечности, в квадрате верста на версту, был подчистую выворочен лес. Как будто на коросте выболели волосы. Там внизу копошились люди, словно муравьи. Кое-где подымался дымок. Что-то тянуло туда Оньку. Он, прикрывшись ладонью от солнца, глядел и глядел на тот островок жизни. Позже Андрей узнает, что чувство его не обманывало. Туда, в тот квадрат, как капля с руки Господней, скатилась наша семья, семья моего отца Кочева Ивана. Да, сейчас мы были там, хлопотали у своего костра. Здесь оказались не сразу. Этапы большого пути остались позади: Свердловск, Богданович, Надеждинск, Вятка, какая-то Кыртомка и ещё много полустанков. Я подрастал, как цыганёнок в кочевой дороге. Мы кулаки, раскулачены, но по самой лёгкой – третьей категории. Нас только лишь выгнали из родного дома, села, района, области. По этой категории не ссылали, как по второй, и не расстреливали, как по первой. Но нам ещё хуже: у нас нет документов, кроме справки о раскулачивании, нет права на жительство. Нас не прописывают, мы везде временные. Мы врём, выдаём себя за середняков. Нас могут разоблачить и сослать ещё дальше или «посадить». Живём под страхом, а страх ещё хуже, чем сама кара. Мы, деревенские, не можем привыкнуть к цыганской жизни.

Мать вспоминала: мне не было года, я выпал из одеяльца на железнодорожный наст. Но не заплакал, лишь «схень-кал». Видимо, чувствовал беду семьи. Нежиться нельзя. А в три года уже осознавал положение семьи. «Мама танем, мама танем (отстанем)», – повторял я, цепляясь за её руку. А сестрёнка от испуга долго не говорила. Жулики пригрозили ей ножом, чтоб не кричала, и утащили котомку. Родители в тот момент куда-то отошли.

А однажды на последние деньги купили блюдо муки. Начали варить болтанку, а мука оказалась с извёсткой. Охали, ахали – что делать, может, перепродать? А отец взял и вывалил, выбросил всё.

Много позже, через полвека, я побывал в этих краях, будучи в командировке. На том самом месте уже стоял вокзал. В зале ожидания обращала на себя внимание женщина, кормящая грудью ребёнка. Старшая девочка и мальчик топтались рядом. По всему видно было, что обитали они здесь, на лавке, не первый день. До отхода поезда есть время. Я не спеша пообедал в вокзальном ресторане, извлёк рюкзак из камеры-автомата и направился к поезду. По ходу снова наткнулся на то семейство. Женщина спала на лавке, старшая девочка следила за грудным ребёнком, завёрнутым в одеяльце. Братик босой топтался рядом на кафельном полу. Под лавкой валялась разбитая бутылка. Вокзальный народ сидел на лавках, глядел на всё это и не замечал. Я зашёл уже в поезд, из окна купе увидел посёлок-городок. Что-то мелькнуло в сознании: я увидел себя маленьким рядом с тем босым мальчиком, которому угрожало стекло разбитой бутылки. Поезд тронулся, а я выскочил, подхватив рюкзак.