Сожженная рукопись

Бледный сдавал карты. Суеверен Бык. Выиграть талисман – стать таким же удачливым да бесстрашным. А пока Бледный был насмешливо спокоен. С ним что-то творилось, течение мутного водоворота несло его, и он не боялся развязки. Он играл не с Быком, а со своей судьбой. А Быка бил страх, раскачивал бычье сердце. Он знал Бледного, слышал о нём: если заклинило, не остановится. Сейчас он проиграет и предложит сыграть на две звёздочки. Помнил он Ваньку Залётного. Удачливый, почти наравне с Бледным ходил. Но хвалиться стал: выше Бледного захотел приподняться.

Тогда Бледный в офицерскую рулетку предложил сыграть. Свой шпалер на стол положил. Три патрона в барабане убрали, три осталось. Ваньке первому выпало револьверчик в руки взять. Сдрыжил, сука, тяжела оказалась «игрушка». Тогда Бледный крутнул барабан, к виску своему приставил и дёрнул спуск. Пронесло. Ещё раз нажал и в стену грохнул.

«Фраер ты, фуфло», – приговорил он Ваньку Залётного. Ссученным он стал, как волк-одиночка ходит, а на кич попадёт – опустят.

Помнил Бык об этом, но остановиться не мог. Сегодня ему везло: масть шла. Да заигрался, не понимал, что происходит. Бледный сдвигал к себе весь кон. Понял – проиграл всё. Какой-то невнятный взвизг вырвался из груди. А смысл был понятен: он усомнился в чести партнёра. Позже Онька разложил всё по порядку. Нет, передёрга не было, да и быть не могло – Бледный здесь жил и играл по воровскому закону.

В следующий момент произошло жуткое: кисть руки Бледного, просунутая в талисман, описав короткую дугу, ударила Быка в висок. Голова его повалилась. Под столом что-то стукнуло, ударившись об пол. Бык, оказывается, первым взялся за оружие: это из его руки выпал нож-топор. Он был жив, голова зашевелилась и приподнялась. Но его подельники Братишки уже стояли сзади с финками и кололи спину своего пахана, как матрац.

Бледный сбросил талисман, подошёл к умывальнику, мыл руки. Крупная судорога прошила тело. Овладев собой, подошёл к буфету. Взяв ближнюю бутылку, опрокинув, глотал и глотал. Водка обливала лицо, но он не чувствовал.

Было за полночь, барак спал. До Сёмки ещё не дошло, что случилось. Он таращился, не понимая, и будто улыбался. Бледный стоял лицом к окну. Братишки топтались возле трупа, чего-то ждали, глядя в сторону победителя – своего нового пахана. Возможно, он дал знак, и труп Быка за ноги поволокли к выходу. Онька ещё не пришёл в себя, на него смотрели как на недотёпу, чего-то ожидая. Понял, вышел в коридор, половица скрипнула. За соседней дверью крепко спали: слышался храп.

На дворе тихо, только в каком-то бараке трехрядка повторяла свои три лада, сбивалась и снова заводилась. Чистый воздух приятно обдал. Темно, август на исходе. Купол неба истыкан финками, звёзды пугливо моргают.

«Зачем впутал Сёмку?» – стучало в голове. Нужник с выгребной ямой обит тёсом, но крышки не было. Быка, как борова, сталкивали туда, головой вниз. Нательный крест на суровой нитке выскользнул из рубахи, сверкнув серебром. Братишка, заметив, дёрнулся, было рукой, чтобы сорвать. Поскользнулся и чуть не угодил туда вперёд Быка.

«Во бля падла», – обругал он своего дохлого пахана. Труп рухнул, жижа кипела: Бык пускал пузыри. Наконец, всё стихло, дерьмо сомкнулось. Братишки ещё стояли, ждали, опасаясь, что пахан их вынырнет.

Впервые Онька выпил водки и, как лекарство, выпоил Сёмке. Водка показалась не горькой, даже сладковатой, только чуть першило. А Братишки жадно пили, жрали, как после обычного дела. Кон всё ещё лежал на столе. Бледный что-то буркнул, и они стали делить между собой эту кучу ценностей и мятых денег. Водка подействовала, и Сёмка уже спал.

«Что, если бы Бледный не упредил Быка? – думал Онь-ка. – Братишки так же добили бы Бледного, да и нас за одним, чтоб не вякали». Но случилось так, как случилось. «Прав тот, кто бьёт первым. Если не прав, рука сдрыжит. Не бойся смерти, о жизни не думай» – в голову лезли воровские каноны.

Сон и водка сделали благое дело. Онька проснулся, как сжатая пружина, был здоров и бодр. Бледный, опершись на пианино, играл что-то спокойное и грустное. Рядом лежало английское кепи, портфель из тиснёной коричневой кожи и круглый футляр, в которых носят чертежи. Бледный одет был в походные бриджи, ботинки с крагами.

Братишки разделили столовое серебро и в две половины заталкивали в баульчик. Такие баулы носили когда-то доктора. «Срываемся», – подтвердили они догадку. Сёмка спал, озабоченно сморщив розовое лицо. «Лучше бы его не брать», – мелькнула жалостливая мысль.

В понедельник придёт Груня – добросовестная деревенская баба из раскулаченых, тихая, осторожная, как мышка. У неё есть ключ. Принесёт накрахмаленные воротнички, рубашки, приберётся. Бледный перед уходом что-то сжёг в камине и крупно написал на тетрадном листе: «Всё, что осталось, забирай. Мы уехали совсем, спасибо за труды».