– Очень хорошие? – воскликнул Бернштейн, притворно возмутившись. – Вы хотите сказать – отличные! Эва уже продала права в пять или шесть стран. Если, как мы полагаем, мы получим предложение от американцев на ярмарке во Франции, это откроет вам международный рынок и вы будете переведены по меньшей мере на двадцать языков!
Все это казалось мне сюрреалистичным. Не преувеличивал ли он слегка? Но союзница Бербера подтвердила его предположения уверенным морганием ресниц. Затем она с серьезным видом пристально посмотрела на меня.
– Речь идет по меньшей мере о цифре в миллион евро за три тома.
– И это только предварительные суммы! – воодушевился Альбер. – Сумма будет еще больше, гораздо больше, ведь мы рассчитываем на экранизацию.
Я не знала, как воспринимать этот поток хороших новостей, и застыла в молчании. Мне казалось, что в тех экстраординарных планах, которые эти двое обсуждали с таким удовольствием и живостью, речь шла не о моих каракулях. Я даже не была уверена, что мне нужен такой профессиональный успех, когда рушилась моя личная жизнь.
Имела ли я на него право?
Эва протянула мне свою визитку, на которой был филигранно выбит цветок, такой же нежный, как и ее рука. Я взяла крохотный кусочек картона, разрываемая горьким и опьяняющим чувством, ведь в этот момент моя жизнь должна была перевернуться. Я собиралась окончательно и бесповоротно сбросить старую кожу, которую тащила за собой до сегодняшнего дня.
После несчастного случая состояние Франсуа Маршадо оставалось очень нестабильным около трех недель. «Скорая помощь» увезла его в больницу Мартине, в Рюейе, а затем он был переведен в хорошо мне знакомую общественную больницу Нантра на улице Макс Фурестье. Франсуа, получившего тяжелую травму головы, погрузили в искусственную кому, чтобы прооперировать его. Только что он очнулся от наркоза, но пока не мог произнести ни слова.
– Думаешь, Франсуа останется овощем на всю жизнь? – сетовала Соня в кафе больницы перед тарелкой супа из вяленых помидоров. – Я знаю, что эгоистка, но никак не могу смириться с мыслью, что эта шлюха Сесиль получила от него все самое лучшее… а я – это дерьмо.
– Ты заблуждаешься. Именно ты получишь все лучшее, моя Соня, потому что он наконец нашел свое счастье. Благодаря тебе.
Моя неловкая попытка утешить ее заставила Соню улыбнуться. Уцепиться за это слабое утешение было лучше, чем размышлять целый день, кто же явился виновником покушения на ее возлюбленного.
Я же не сумела избавиться от желания прокрутить все возможные варианты. Нужно ли было подозревать Фреда, ее бывшего ревнивого любовника? Или Сесиль, жену, вынужденную согласиться на развод? Что касается Дэвида, то он, возможно, испытывающий больше всего злости к Франсуа, казался мне менее всех способным поступить таким образом. Какой властью и поддержкой обладал Дэвид Барле в нынешнее время?