Спарринг- партнеры

Тянутся минуты, в отсеке становится все тише. Коди пробует читать книжку, но ему трудно сосредоточиться. Он садится на пол, медленно, тяжело дышит, пытается медитировать.

При новом звуке зуммера он гадает, кто пожалует теперь.

Подобно призраку, совершенно бесшумно, появляется откуда-то и замирает у решетки падре. На нем, как всегда, остроносые ботинки на каблуках, добавляющих дюйм-другой к его тщедушной фигуре, и настолько выцветшие старые джинсы, что их не надел бы и самый последний студент-первокурсник. Но от пояса и выше он безупречен: черная рубашка, белый воротничок. Первое июня, за толстыми стенами начало лета, но еще прохладно, поэтому на падре иссиня-черный блейзер.

Он – священник-пенсионер, уже десятилетие окормляющий заключенных. Забредая в отсек для смертников, он стоит в коридоре и шепчется через решетку с теми немногими, кто не против с ним беседовать. Большинство не хочет. Приговоренные чаще всего уже ни во что не верят, виня Бога гораздо больше, чем Он того заслуживает.

Правила разрешают капеллану сидеть с приговоренным последний час, прежде чем того пристегнут к койке, поэтому теоретически он – последний собеседник смертника. Примерно половина приговоренных перед самой казнью соглашаются на покаяние и на просьбу о прощении. Некоторым просто хочется с кем-нибудь поговорить. И лишь совсем немногие отказываются от этого ритуала.

– Как ты, Коди? – тихо спрашивает капеллан.

Коди встает и с улыбкой идет к двери.

– Здравствуйте, падре. Спасибо, что заглянули.

Святой отец, пастор, преподобный, проповедник – как только его ни называли, но прижилось обращение «падре», и все из-за Фредди Гомеса. Несмотря на то что совершал убийства, он был верующим католиком и при любой возможности подзывал священника для тихой молитвы. Они с падре сильно сблизились. Фредди все любили, его казнь стала для всех в отсеке потрясе– нием.

– Как ты, дружище?

– Прилично, учитывая обстоятельства. Только что ушел мой адвокат, он сказал, что мы расстреляли все патроны.

– Мне очень жаль, Коди. Такого никто не заслуживает.

– Я спокоен, падре, честное слово. Если бы мне предоставили выбор – прожить в этой дыре еще сорок лет или согласиться на иглу, – то я бы без раздумий выбрал второе. Но думаю, выбор за меня сделал кто-то другой.

– Понимаю, Коди. Хочешь, я посижу с тобой в комнате ожидания?

– Вообще-то нет, падре. Лучше я останусь один.

– Как пожелаешь.

Оба некоторое время смотрят в пол.

– Мне просто любопытно, падре, – нарушает молчание Коди. – Многие ли просят вас помолиться с ними в последнюю минуту?

– Большинство разуверилось в молитве.

– Но все же случаются в последний момент внезапные возвращения к Иисусу?

– Нет, никогда. У приговоренных к смерти хватает времени, чтобы либо уверовать, либо полностью отвергнуть веру. К моменту ухода они полностью утверждаются в том, во что верят. Поэтому – нет. Обращений в последнюю минуту не бывало, во всяком случае, на моей памяти.

– Сегодня этого тоже не произойдет.

– Твоя воля, Коди. Помнишь, как много мы раньше беседовали?

– Помню. Мы серьезно обсуждали Бога со всеми Его таинствами и, помнится, нечасто приходили к согласию.

– Да, припоминаю… Ты твердо придерживался того мнения, что Бога не существует.

– Так и было, падре, давайте не будем к этому возвращаться. Я не изменился.

– Мне грустно это слышать, Коди. Ты продолжаешь читать Библию?

– Вообще-то нет. Я ведь прочел ее от корки до корки, от Бытия до Откровения, раза три, а то и больше, причем всегда делал это с удовольствием, особенно мне зашел Ветхий Завет. И все-таки Библия меня не вдохновляет, если вы об этом.

– Ты знаешь ее лучше большинства священников.

– Есть такое подозрение.

– Как думаешь, Коди, что произойдет с тобой после смерти?

– Меня сожгут, мое здешние «имущество» тоже, весь пепел спустят в унитаз. Таковы мои распоряжения. Не хочу оставлять ни малейшего следа на этой земле.

– Ни жизни после смерти, ни рая, ни ада, никакого местечка, где мог бы обрести покой твой дух?

– Нет. Мы звери, падре, живорожденные млекопитающие, умираем – и дело с концом. Вся эта бессмыслица насчет душ, восстающих из мертвых тел, чтобы вознестись к блаженству или низвергнуться в пламя, – полная чушь. После смерти мы мертвы. Нечему там жить дальше.

– Ты не собираешься повидаться с Брайаном?

– Брайан умер пятнадцать лет назад. Я при всем этом был. Страх и ужас, похоронами это не назвать, закопали как неимущего на краю городского кладбища, вот и все. Там небось нет ни могильной плиты, ни даже какой-нибудь отметки. Сомневаюсь, чтобы кто-то хоть раз остановился у его могилы и пролил слезинку. Мы были бездомными, падре, сиротами, жалкими сопляками, нам вообще не полагалось появляться на свет. После смерти нас, мертвецов, зарывают или кремируют – неважно, главное, это конец. Нет, я не увижусь ни с Брайаном, ни с кем-то еще, и это меня совершенно не вол– нует.