В милиции шла работа, по коридору деловито бегали, разговаривали на ходу и отдавали друг другу честь, из окон виднелась ранняя пышная солнечная осень, люди шли после голосования обедать домой, было воскресенье. А Ивана водили на допросы. К разным следователям. Приходилось снова рассказывать происшествие, отвечать на похожие вопросы. Это было как в больнице, куда его привезли с приступом аппендицита. Все врачи спрашивали одно и то же, будто боялись, что он наврёт, и ждали совпадений кое-каких показаний. Им надо было установить диагноз. И здесь, похоже, у него словно искали болезнь, хотели определить ее размеры, злокачественность, запущенность и силу.

«Так, значит, вы топтанием бюллетеней выражали протест? – спросил его следователь в штатском с незапоминающимся лицом. – Против чего протест? Против кандидатов?» «Никакого протеста, – врал Иван. – Так, нашло что-то, был пьяный». Допрашивала его и врачиха. Она задавала вкрадчивые вопросы, Иван понял: проверяет на ненормальность. Какой она сделала вывод, неизвестно, но вскоре его снова отвели в подвал и заперли в одиночке. Ему сделалось тяжело. Он опустил голову к коленям и так сидел, изолированный от людей, как ему казалось, на веки вечные. Что-то удивительное стало твориться с лицом: то сожмётся, то разгладится. Мышцы на скулах непроизвольно подтянутся к глазам и выдавят слезы; каждая, точно горошина. И… одна за другой, одна за другой… Он испугался этого явления, кулаком стал поддевать слёзы, то с одной щеки, то с другой и сбрасывать их с лица, и даже слышал: они, будто град, падали на пол. Ему было жаль жизни своей! Он не боялся чёрной работы, которую обещала отсидка, и в обычной жизни привык заниматься нелегким трудом, другой работы и не представлял. Боялся названий: тюрьма, ссылка, колония… Позор. Сделался преступником… Лицо его стало эти слёзы отжимать в тот момент, когда вообразил, что покойная мама дожила бы до этого времени, когда его посадили в тюрьму. Вот уж где горе… Хорошо, что не дожила, так выходит… А мама, будто и всегда чего-то такого опасалась, посмотрит на него и скажет: «Эх, Иванчик…»

– Но при чём тут Сонька? – спросила я попутчика.

– Но она и есть – депутат Софья Алексеевна… За неё же надо было голосовать… Но я, как видите, не смог.

Вспомнилась эта дамочка, что-то самоуверенно болтавшая по телевизору… «Элитой» себя назвали такие, как она… Сколько же их теперь при власти, таких, как Сонька Злоказова, и депутаток и депутатов, сделавших себе свои карьеры на простодушных людях, обобранных ими, уничтоженных, превращённых в лагерную пыль. И советская власть была не ахти. Но те, кто боролись против советской власти, представить себе не могли, что наступит другая власть, а сами властители будут из бандитов и мошенников, из быдла… Так выходит?

За окном поредела тьма. Мимо плыли тонко заснеженные, обдуваемые частыми ветрами вырубки, а по краю их торчала старая, отслужившая уже чьей-то судьбе колючая проволока на высоких столбах наполовину поваленного забора. В глазах Ивана, как у дитя малого, застыло, будто навсегда, удивление. «Эх, Иван-чик, эх, Иван-чик…» – стучали колёса.

Спасатель

– Вы здесь работаете? – разглядела она (звали её Настей) плакат на домике: «Спасение на водах». – А меня, если что, спасёте?

– А вы собираетесь далеко заплывать?..

– Уже заплыла.

После молчания, неловкого для троих:

– Совсем не умею плавать. Однажды в дурмане веселья приятели столкнули с волнореза, и я преодолела сорок метров… На плаву держит дыхание (оно – хотение).

– Завтра проверим, – пообещал Игорь.

– С нами МЧС! – притворно-весело напомнила она.

– Да какой он эмчеэс, он никого не спасёт, он же переводчик… с французского на матерный, – отрекомендовал друга Игорь.

Женщина засмеялась напряжённо. Антон знал: Игорь – источник ауры, попадая лишь на обочину которой, сходили с ума и женщины, и некоторые мужчины. Эта, уже сумасшедшая (все становятся такими рядом с ним) и вообще будто погрузилась в своё сумасхождение, не стремясь из него выйти, несмотря на то, что захлёбывалась. Самостоятельная с виду, она была похожа чем-то внутренним не на девочку даже, а на куклу. А ещё казалось, что между этими людьми была какая-то виртуальная плотность воздуха, будто пространство было начинено проводами. И тянулись они лишь в одном направлении, – от неё к нему. На Игоре эта невидимая арматура то и дело обрывалась. Но женщина соединяла провода. Она продолжала держать своего, наверное, любимого, на близком расстоянии в силках, в паутине, в неводе. Она была одновременно и подчинённой, и подчиняющей. Она была роботом, который вздумал управлять человеком. Поглядев на эту парочку, Антон понял, что пленник вырвется. Не знал только, что произойдёт это столь быстро и прямо у него на глазах.