Спасение

— Господи, помилуй нас грешных! Спаси и сохрани! Прошу тебя, верни нам дядю Колю в здравии… — перекрестившись три раза я поцеловал свой крестик и пошёл умываться. До этого момента я и вспомнить не мог, когда в последний раз крестился. Но отныне я понимал, что моя жизнь уже не будет такой, как прежде.

Склонясь над раковиной, я умывал лицо и не переставая думал о своём дяде Коле — муже сестры моей мамы. Он был одним из немногих, кто в моём окружении вёл праведный образ жизни. Я никогда не видел его пьющим на застольях по праздникам, и тем более — просто так, как например, его коллеги по цеху — почти каждый день после работы. Не слышал от него ни одного матерного слова. Он всегда сохранял в своей душе какое-то смирение и спокойствие. Я даже вспомнил случай из глубокого детства, когда во время застолья спросил у него, почему он не пьёт, когда все вокруг с рюмками, а он мне тогда ответил, что мол, «как я могу — ведь я твой крёстный».

Свежим полотенцем я вытер лицо, закрыл дверь в ванную и отправился на кухню. Тимурчик, колечками сложив под себя лапки, сидел пушистым шариком на табуретке и громко урчал. На плите вскипал чайник. Мама готовила бутерброды к чаю, а по телевизору заканчивались экстренные новости местного телевидения.

— Пока что пятерых вытащили и трое из них в реанимации, среди которых дядя Коля. С остальными — неизвестно, ещё под завалами… — сказала мама и выключила закипевший чайник.

— Да… — протяжно вздыхая, сказал я и подошёл к окну.

Как много мне хотелось ей рассказать, но я даже и не знал с чего начать. За окном медленно качались молодые берёзки, апасмурные тучки постепенно заволакивали небо. Рукою я прижимал свой крестик к груди и молвил про себя: «Господи, помилуй нас грешных! Спасии сохрани!» Потихоньку начинался дождь.