Спасите наши души

Нина обнаружилась на том самом месте и вроде бы в той самой позе, в которой я её оставил. Я, конечно, отсутствовал не слишком долго, но она могла бы хоть шаг в сторону сделать — это стояние столбом было хуже, чем сто тысяч сцен ревности. Правда, я не очень понимал, каким боком тут ревность, к кому и, главное, зачем. Но после разговора с Татьяной мне не хотелось вникать во всё это.

Я подошел к Нине, тронул её за плечо и сказал:

— У меня есть к тебе предложение, подкупающее своей новизной. Поехали ко мне?

* * *

К моему удивлению, Нина согласилась сразу и без раздумий — лишь слегка наморщила лоб и тут же выдала: «Да». Правда, всю дорогу до «Речного», а потом и от станции вдоль Фестивальной она была задумчивой и часто отвечала невпопад, но с помощью наводящих вопросов я выяснил, что это не связано с мамой или учебой. В институте её ждали через неделю, а сейчас Нина наслаждалась заслуженными каникулами — зимнюю сессию она сдала достаточно успешно, без троек, так что могла рассчитывать даже на крошечную по моим меркам стипендию. Ну а мама… мама, как я понял, привыкла к частым отлучкам дочери и не особенно волновалась по этому поводу. Впрочем, Нина считалась — и была — взрослой и самостоятельной, и если бы пищевики выделили ей общежитие — давно бы съехала. Но Люберцы были почти Москвой, и тамошним обитателям подобные льготы не полагались.

Нина была третьей представительницей слабого пола, попавшей в мою холостяцкую берлогу после того, как я осознал себя в теле Виктора Орехова, и она очень сильно отличалась от Ирины или Татьяны. Те принимали мои легкие ухаживания — ничего особенного, взять пальто, помочь с обувью — как должное, не заостряя на этих моментах внимания. Нина же явно стеснялась, когда я помогал ей разоблачиться, а потом застеснялась ещё больше, когда из обычных, совсем не модных сапог, на свет явились её ножки в очень домашних колготках — примерно таких, в которые одевали детсадовцев. Впрочем, я уже заметил, что по зимней поре многие женщины предпочитают комфорт моде, поэтому сделал вид, что мне всё равно на этот предмет одежды. От предложенных тапочек Нина не отказалась — и даже не поинтересовалась, для кого они были куплены.

Я оставил её в прихожей, поправлять прическу перед зеркалом, а сам прошел на кухню и поставил чайник. Я ещё не представлял, как продолжится этот вечер, но у меня имелось и вино — то самое, что мы не выпили с Татьяной. Я достал из холодильника остатки былой роскоши — то есть новогоднего продуктового набора — и принялся делать нарезку, которая подходила бы и в качестве перекуса, и как закуска. И не сразу заметил, что Нина как-то примолкла. Но потом я спохватился, посмотрел в её сторону — и увидел, что она стояла в дверях кухни, неловко держась за косяк, а лицо у неё было совершенно белым.

— Что-то случилось? — я отложил нож в сторону.

Просто на всякий случай.

— Я с ним не спала! — выпалила она.

— С кем? — спокойно спросил я.

И вернулся к размеренному намазыванию масла на кусок хлеба.

Правда, мне не требовалось уточнять, о ком она говорит. Всё о том же Высоцком. Почему-то сегодня все женщины считают своим долгом поговорить со мной об этом несомненно великом артисте.

— С… Вол… С Владимиром Семеновичем! — она справилась с волнением почти на «пятерку».

— Ты жалуешься или хвастаешься? — я улыбнулся, давая понять, что говорю несерьезно, но Нина всё равно надула губы. — Извини, переборщил. Просто не уверен, что мне стоило это знать. Ты взрослый человек, он взрослый человек… зачем в отношениях двух взрослых людей нужен третий? Правильно — ни для чего он там не нужен. Кроме того, спала ты с ним или нет, но ночь-то вы точно провели вместе?

— Угу…

— Вот тебе и «угу». Значит, теперь ты можешь называть его запросто — Володька. Эй, Володька, билетика нет?

Нина всё-таки рассмеялась.

— Скажешь тоже… — она махнула рукой. — Ночь… я и не помню ничего, а когда проснулась — вообще перепугалась до смерти, непонятно же, куда меня занесло. Начала собираться, а тут из комнаты выходит Он! Я чуть не описалась прямо там…

Нина смущенно замолчала, а я мысленно обозвал себя дураком. Нежелание возиться с малознакомой девушкой могло иметь очень серьезные проблемы — сердце, например, не выдержало бы, у фанаток такое бывает. Правда, сходу я не смог припомнить ни одного случая, но какой-то из фильмов про поклонниц «Битлз» показывал очень экзальтированных девиц, готовых на всё ради того, чтобы увидеть своего кумира. А сейчас Таганка и особенно Высоцкий были для определенной группы — они себя называли «очередь» — центром притяжения и смыслом существования. Был ещё «Современник», но год назад оттуда ушли почти все идейные вдохновители — в первую очередь Олег Ефремов, — и сейчас эта звезда понемногу гаснет. По-хорошему, Таганку тоже надо было бы превратить обратно в обычный советский театр, а «очередь» занять созидательным трудом, но я уже понял, что этот орешек мне не по зубам — за театром Любимова и Высоцкого стояли такие персоны, перед которыми я никто и ничто.