Спаситель

Вечер перешел в ночь. Непривычно трезвый в это время Карамацкий сидел в кресле во главе трапезного стола, крутил ус и все щурился, глядя перед собой. На другом краю стола сидел Степан Ардоньев, неслышно пил из блюдца новомодный цинский чай и ел варенье, глядя на дядю, страшась издать хотя бы малейший звук. Периодически Карамацкий сжимал крепкий кулак, на всех пальцах которого были перстни с разноцветными каменьями. Не одно лицо разбили эти каменья. Степан с ужасом засмотрелся на дядин кулак и кусок калача застрял у него в горле.

За оконцем вдруг разорвали ночную тишь крики, конский топот, скрип ворот. Карамацкий узнал приказные голоса верных рындарей своих Афанасия и Пахома.

В дверь трапезной вскоре постучали, следом просунулось преданное лицо Гришки.

— Осип Тимофеевич, к тебе полуполковник Ермилов пожалувати со своим десятником из ясачного отряду. Сказывает вести зело важные, ни даже будить тебя просил.

— Зови сюды!

Вошедший Ермилов был слегка возбужден, он втолкнул впереди себя казацкого десятника Филатова из своей сотни. Казак поклонился в пол и Карамацкий заметил, что тот держит в руке охапку соболиных шкур.

— Прости еже обеспокоил тебя, Осип Тимофеевич, ин вести зело серьезные. — Сказал Ермилов.

Карамацкий кивнул.

— Сказывай! — приказал Ермилов Филатову.

— Давеча ездил я со своим отрядом за ясаком к остякским селькупам за Кеть, Осип Тимофеевич, — быстро волнуясь заговорил казак, — завсегда-то у них худо — либо недобор либо дрянь вшивая белка вместо годе рухляди, а ныне выдали отборных соболей цельными связками. Я-су пригляделся, ин обомлел, видал ты?

Казак протянул ему соболей.

— Что такое? — нахмурился Карамацкий вставая и беря в руки связку.

— Насечки, Осип Тимофеевич, — пояснил Ермилов, показывая на аккуратные треугольные надрезы, сделанные с краю на соболиных шкурах.

— Токмо такие насечки наздает Егупов, — сказал Филатов, — во еже не было путаниц в ясачных избах яко отряда рухлядь.

Карамацкий поднял на Ермилова сумрачный взгляд.

— Это же тот…

— Тот и есть, Осип Тимофеевич, отряд Егупова весь вырезан, ясак похищен и вот он иде.

— Селькупы? — недоверчиво прищурился Карамацкий.

— Ин и я не уверил, — спешно заговорил казак, — Осип Тимофеевич, у них и оружия-то нет, разве палки да каменья! Схватил я ихнего Исымбайку, палаш к горлу — сказывай, говорю, тать, откель добро с государевой печатью! Тот со страху глазенками мыргает. Дознался! Накануне явились к ним два человека, назвались вольными охотниками, токмо одеты по-нашему, по-казачьи и стали селькупам за треть цены соболя продавать. Ну те не будь дураки да обменяли.

— Дознался еже овые были?

— Дознался, Осип Тимофеевич, один назывался Акимом, а второй Матвеем Терпугой.

— Матвей Терпуга — казак нашего полка из сотни есаула Скороходова. — Пояснил Ермилов.

Карамацкий прищурился.

— Где он сейчас?

— Пропал в былую пятницу и дозде числится в беглых.

Карамацкий сжал зубы.

— Скороходова человек?

— Единаче.

Полковник отвернулся, подошел к окну, оскалился — не то в улыбке, не то от боли. Молодой есаул Скороходов был вторым после Ермилова самым близким ему офицером. И первым его любимчиком. А еще он был женат на дочери письменного головы и воеводского хлыща Бутакова.

«Пригрел ты змею на своей груди…», — вспомнил Карамацкий слова азиата и поглядел на свое отражение в черном окне.

Глава 23

В тонущей посреди леса заснеженной избушке с двумя оконцами — только печка да короткая лавка у стены. На лавке теснились трое и молча с легким недоумением взирали на четвертого, самого молодого из них, который приотворил крохотное слюдяное оконце и смахнув наметенный снег с подоконника напряженно вглядывался в петляющий меж сосен санный путь.

Сидевший на лавке посередине — востроликий немолодой купец Пеликан в заячьей шубе кашлянул и произнес негромко:

— Уж въяве, Истомушка, еж достальные непригрядучи. Помнят все твою истьбушку. Не зане [поэтому] зде их нет, обаче сам убо ведаешь посему. Сказывай — еже тебе от нас, стариков, надобе?

Стоявший у окна Истома поджал губы, еще раз глянул на смурнеющий в золоте заходящего солнца лес, затем закрыл окошко, оглядел троицу и улыбнулся — будто сделал усилие над собой.

— Ин ладно! — оживленно воскликнул он, выходя на центр избы. — Не такожде и мало нас!

Троица немолодых мужчин на лавке осторожно переглянулась.

— Нас? — недоверчиво повторил сидевший с краю десятник Кроль Бобров. Ему было под шестьдесят и на службе у есаула Скороходова, который был в два с половиной раза его моложе, приходилось ему уже тяжеловато. Когда-то Бобров был бравым казаком, участвовал в походах, хаживал с Похабовыми на Байкал, за Енисей и в Цинскую империю и даже подавал надежды на подъесаула, а теперь только опыт и сохранившаяся еще природная стать позволяли не прозябать ему в худой томской богадельне.

— Вонмите [слушайте], братья! — воскликнул Истома, отчего троица снова настороженно переглянулась. — Вы помните сию избу и ведаете еже строил ее мой отец. Яко и я он быти боярским сыном, но жил зде простым крестьянином. Вы помните его!