Спасительная неожиданность

Запили, заели, завязался неспешный разговор. Сразу перешли на персидский – на русском беседа не клеилась. Познакомились. Его для краткости можно было звать Фарид. Фаридуну было тридцать пять лет, на Русь подался за длинным рублем – история более обычная для 21 века, чем для одиннадцатого. Впрочем, гастарбайтеры были, по-видимому, во все века. Особенно на Руси. То от викингов проходу не было, теперь азиаты почву прощупывают.

Здесь с работой было плоховато: Переславль еще не в степи, и тем более не в пустыне стоит, и там, где впадает речка Альта в Трубеж, воды всегда хватало. А в степи никому ничего не надо – половцам колодцы после печенегов достались, а новые рыть они не хотят. Да и соваться к ним опасно – враз в рабство продадут. Поэтому воду Фаридун искал редко, перебивался случайными заработками. Опять же соскучился по любимой жене Тахирих. В общем, пора домой!

– Фаридун, а чего ты так в тереме-то озяб? Или в своих краях кроме жары, другой погоды и не видывал?

Погоду Фарид видел всякую. В Персии, которую сейчас под себя сельджуки подмяли, конечно потеплей, чем тут, но он приехал в Переславль прошлой осенью и пережил здешнюю зиму. Можно сказать – видал виды. Но бегать по морозу в тоненьком халатике и летних чувяках ему раньше не доводилось.

Остад, оказывается, поставил у Богуслава, подаренного ему митрополитом коня, получил от боярина комнатку для ночевки и подался улаживать последние дела (церковники сорвали его с места внезапно). Когда собирался, еще припекало солнышко, поэтому оделся легко, по-летнему. А пришел незадолго до меня и тоже по изрядному холодку.

Спросил его о запрете на вино.

– В нашем роду все придерживаются учения пророка Заратустры и у нас такого запрета нет.

Все имеющиеся у меня сведения об этом пророке я почерпнул из «Двенадцати стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова, где главный герой Остап Бендер говорит мелкому расхитителю социалистической собственности Паше Эмильевичу на прощанье:

Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет!

Из этих слов я сделал вывод, что учение это очень миролюбивое и доброе. Пришло время прикоснуться к истине.

Выпили по второй, и я спросил:

– А в чем суть вашей веры? Никого убивать и гонять не надо?

Фаридун криво усмехнулся.

– В основном нас гоняют братья-мусульмане – это сплошь и рядом. А суть нашей веры проста и понятна: думай о благом, говори о благом, делай благое.

Меня тревожил еще один вопрос, и я его задал.

– Слушай, Фарид, вот мы верим в Христа, поэтому мы христиане. Те, кто придерживаются мусульманства – мусульмане. А вас как называть? Заратустриане?

– Заратустра пророк, а учение называют зороастризм. Поэтому мы зороастрийцы.

– Ладно, пошли печку растапливать.

Я организовал подсобника тащить охапку поленьев, Фариду поручил нести лучину на растопку, сам взял бересту и немного соломы для разжигания огня. С огнивом в отдельном кисете я в походе не расставался – кресало, кремень и льняной трут всегда были при мне. Худо-бедно, а костерок всегда разожгу.

Наши комнаты оказались рядом, печь у нас одна. Вот и славненько, не надо будет две топить. Хотя после кухонной разминки перед ужином так все в организме потеплело, что топить свою печку было уже вроде и необязательно.

Разжигать огонь, а потом подолгу смотреть, как причудливо пляшут его языки, слушать, как трещат в огне поленья, я люблю больше любого пиромана, поэтому сразу отстранил от этого дела лозоходца. Твое дело найти воду, а мое добыть огонь.

Ну что ж, начали! Я открыл вверху задвижку, заботливо уложил по бокам горнила дрова, в середине выложил вроде трехстороннего вигвама из лучинок, поместил в него скрученную вдвое солому, немножко прикрыл ее сбоку берестой.

Затем вынул из кожаного кисета кремень, положил на него одну из нескольких имеющихся у меня льняных, слегка обожженных для лучшего возгорания небольших тряпочек, так, чтобы матерчатый край трута выступал из-за края камня и нанес пару быстрых чиркающих ударов железным кресалом. Полетели искры, начал тлеть выступающий краешек, а я изо всех сил начал на него дуть. Все остальные причиндалы я уже взял в правую руку. Когда трут начал гореть, бросил его в солому.

По соломе огонь полыхнул быстро. Я положил сверху бересту и полюбовался на быстро перекинувшийся на нее огонь.

Потом оставалось только подкладывать поленья.

Я заботливо уложил в кисет предшественников спичек и поудобнее расположился на скамеечке у печки. Фарид поглядел на огонь издалека и присел на табуретку в отдалении.

– Если хочешь, садись рядом – здесь на лавке места хватит, – позвал я его.

Фарид отказался.

– Не люблю возле огня сидеть, тревожно мне как-то делается. В детстве упал в костер, с той поры это и осталось. Нас, зороастрийцев, зовут огнепоклонниками, а у меня вот этакая незадача.