Спасти Феникса

– Вы запоете другую песенку, когда он начнет присылать кусочки Сокола, – бросила Фу.

Драга вперилась в нее. Жасимир, стоявший рядом с Фу, сделал резкий вдох, но ничего не сказал.

– Не запою. – Голос генералмейстера зазвенел тонко и остро.

– Правда? Может быть, в первый день и нет, когда это будет только мизинец Тавина. – Собственный голос Фу дрожал от ярости. – Если терпение изменит Клокшелому, возможно, он пришлет целую руку.

– Тавин – ваша родня, – добавил Жасимир, повышая голос. – Как насчет кодекса Соколов? Как насчет «я не предам…»?

– Я знаю кодекс!

Крик Драги потряс каменные стены. В потрясенной тишине она подошла к окну и посмотрела через железную решетку. Сталь звякала в ее волосах.

– Таверин всегда знал свой долг. Мы прежде всего служим народу. – Трещины в голосе заполнялись гранитом. – Когда действуешь в гневе, всегда проигрываешь. Жасимир, быть королем означает иногда выбирать, кем жертвовать. Сегодня выбор между десятью Воронами с одним Соколом и всей кастой Ворон и Сабором. Вы понимаете?

Жасимир не ответил.

Драга не отвернулась от окна, но спина ее окостенела, как мизинец Па на столе.

– Понимаете? – повторила она еще тверже.

Молчание натянулось, как паутинка, и лопнуло, когда принц шепнул:

– Да.

Фу ощутила слабость во всем теле. Он не смотрел на нее.

– Считайте, что вам сегодня повезло, потому что я сделаю этот выбор за вас, – сказала Драга, снова поворачиваясь к ним. – Капрал Лакима, верните этих двоих в их покои. И приставьте стражу, чтобы они оттуда никуда не выходили.

Драга должна была, как раньше, посмотреть на принца. Вместо этого ее взгляд обжег Фу.

– Есть, генералмейстер.

На плечо Фу легли железные пальцы.

– Вы не можете… – возмутилась она.

– Закройте дверь, – пробурчала Драга, опускаясь без сил на стул командующего. – И велите кому-нибудь принести чертового вина.

* * *

Сперва Фу кричала.

Она кричала от ярости: ярости на Драгу, которая обрекла ее семью на презренную смерть, ярости на Жасимира, который ей не помешал, ярости на Па, который спас ее в Чепароке, ярости на Тавина, который украл и разорвал на части ее сердце, и больше всего на Сабор, на Завет, на мертвых богов.

Потом ее охватил стыд: стыд за то, что она предала своих, стыд за то, что не смогла следовать одному-единственному правилу вождя, стыд за то, что не выцарапывала и не выгрызала путь прочь из Триковоя.

Наконец она расплакалась от горя, и горевала она по такому количеству вещей, которые не могла сосчитать, не могла назвать, но особенно горевала она по короткой ниточке надежды, которая заискрилась, когда она увидела маяк Тавина, горевший в воротах Триковоя.

Закончив плакать, она заснула без сновидений.

А проснулась от света Вороньей Луны.

Некоторое время она лежала в темноте на своей неправильной мягкой кровати в неправильной безопасной комнате, а мысли ее кружились, как веретено. Пришлет ли Клокшелом утром кусочек еще кого-нибудь? Или снова отрежет от Па?

Неужели она ему позволит?

Каждый удар сердца звучал в ушах, как обвинение.

Драга была права: судьба всей касты Ворон зависит от того, сможет ли Жасимир добраться до престола.

Жасимир был прав: он понимал, что поставлено на карту.

Тавин был прав: он мог бы распорядиться своей жизнью лучше, чем просто умереть.

Фу обшарила тьму в поисках ответов и не обнаружила ни одного.

Но так и должно было быть. Она не имела права ожидать ответов здесь, в этой безопасной, тихой, слишком мягкой комнате, когда ее люди горят в печи Клокшелома.

Если ей нужен путь наружу, она должна отыскать его сама.

Ускользнуть было проще простого: иллюзия павлиньего зуба воплотилась во вторую Фу, которая вышла из комнаты и отвлекала пораженных стражей достаточно долго, чтобы сама она могла бочком проскользнуть мимо них. Свернув за угол, она послала иллюзию обратно в комнату и сменила павлиний зуб на воробьиный.

И началась охота.

Фу кружила по залам один другого темнее, узким и просторным, охраняемым хмурыми Соколами и пустым, как клятва игрока. Ее тапочки не оставляли на каменных полах никаких следов.

Она говорила себе, что ей нужен лишь путь наружу. Потом она вооружится зубами и сталью и погубит столько Стервятников, сколько сможет, прежде чем…

Прежде чем они убьют ее. Или, еще хуже, поймают живой. У Клокшелома больше кожемагов, чем у нее Ворон, у него есть пехота, у него есть кожегасты. Ему останется только посылать ее по кусочкам Жасимиру.

Этим все и должно было закончиться.

Тавин всегда это знал. И она тоже. С того самого момента, как выползла из Чепарока. Нет… когда упала с моста в Плавучей крепости.

Нет… когда Па сунул ей в руки меч вождя.

Что ты хочешь, Фу?

Касту или родичей. Тысячи Ворон, затаптываемых днем и ночью. Или десяток ее ближних, умиравших по кусочкам.

Это игра, понимаешь?

Дорога заманила ее в ловушку, и она не знала, какое из направлений верное. Всякая надежда, всякая клятва, всякая толика веры в Подлеца, Тавина, Жасимира, так или иначе они превращались в стрелы, разившие ее в глаз.

Она споткнулась. Ударилась в стену. Прижалась к ней. В любом случае она потеряет все.