Спасти СССР. Манифестация II

– Э, э! Куда! – закудахтал я. – Это мое звание, вообще-то! Мне его твоя бабушка присвоила!

Отвеселившись, ребята и девчата заскребли ложками по донышкам, добирая остатки, а мне вдруг припомнилась ошхана пузатого Абдуллы и плов из хвостов…

«Вот точно, проглот! Заслуженное звание!»

Поерзав, я выпрямился, наблюдая макушки очень занятых друзей, и неожиданно пересекся с понимающим взглядом Тыблока.

Директриса скосила глаза на Чернобурку, и лихо, заговорщицки подмигнула. «Как мы ее, а?!»

Я возвел очи горе́, изображая восторг и благодарность. Нет, ну правда, что бы я делал без родимой школьной администрации?

А мою пантомиму Татьяна Анатольевна истолковала верно – она довольно хрюкнула…

Паштет сыто потянулся, и воззвал:

– Отря-яд! Сворачиваемся!

* * *

Двумя часами позже вымпел с любовно вышитым журавлем мелкими рывочками пополз вниз. До следующего мая.

– Дюха-а! – суматошно заорал Паштет, просунувшись в автобусное окошко. – Я нам место впереди забил!

– Сейчас! – я топтался у входной двери, озираясь напоследок. Хотелось осадить в памяти эту тихую вековечную глушь, что стояла вокруг. Нам было в ней то сладко, то горько.

Ёлки, буреломы, топи… Разве они виноваты, что укрыли людское зло? Им и самим досталось – бомбы со снарядами выгребали воронки, щепили деревья, а молодую траву, что врачевала истерзанную землю, дождило горячей кровью.

И вот сюда, в тоскующий сумрак Пронинского леса, окунулись счастливые мальчики и невинные девочки. Они, бывало, плакали от давно прошедшей боли, и теперь уносят в себе горестный морок…

Изменятся ли теперь их жизни от этой поездки? Станет им лучше, хуже? Правильнее?

– По местам! – стеганул командой Алексеич.

Заскочив в автобус, я крутанулся вокруг поручня, обмотанного синей изолентой, и плюхнулся на диванчик рядом с Томой. Блеснув на меня ведьминским поглядом, девушка быстро зашептала, опаляя ухо:

– Будешь со мной! А к Паштету Ирка села! Дово-ольный… Млеет!

– Как я его понимаю! – у меня даже руки затерпли, до того хотелось обнять, облапить, притиснуть…

«Низ-зя-я!»

А не то эти милые глазки будут вынуждены округлиться от показного возмущения, да по рукам мне, по рукам… Нет, не стоит ставить Томочку в неловкое положение, да еще и в день рождения.

Я неслышно вздохнул. Романтические позывы сникали под гнетом тревог, как гибкие ветви под снегом. Ну, вроде же заболтали мы Чернобурку!

Вороватый взгляд скользнул к зеркальцу впереди – краешком оно отразило Лапкину, хоть и хмельную оперативным успехом, но рассеянную. Над переносицей у комитетчицы нарисовалась задумчивая складочка. Вот, как вздрогнет сейчас, закричит: «Стойте! Стойте!», да как побежит обонять…

– Поехали! – энергично скомандовала Тыблоко, обрывая пугливые думки.

Заскрежетав передачей, «ПАЗ» тронулся, радуя движением. Темный лес за стеклом дрогнул, шатнулся в потуге удержать, да не смог – отдалился, теряясь за лежалой чернотой полей, и отходя в прошлое…

Я выдохнул.

Тот же день, позже

Новгородская область, деревня Цемена

Автобус вывернул с грунтовки на асфальт, и мы с облегчением выдохнули – неторопливое переваливание из ямы в яму надоело всем. Минута, и я начал клевать носом. Сейчас, в тепле, под мерный гул мотора, меня начало отпускать.

Всё, баста. Всё позади. Ржавое боевое железо, сортировка человеческих костей, поднадоевший лагерный быт. Арлен этот мутный… Гражданка Лапкина, с присутствием которой постоянно приходилось считаться. Просьба-приказ Тыблоко… Раскрывшийся с неожиданной стороны Лексеич – что, теперь и от него шухериться?

Кузя еще норовит ножки свесить… Вот не было печали! Хотя, конечно, следует признать, ножки чудо как хороши…

Потом. Все потом. А пока я хитро извернулся, укладываясь на подергивающуюся спинку, и соскользнул в прерывистую, не приносящую облегчения дрему.

Очнулся от яростного скрежета коробки передач. «Пазик» дернулся, скатился на обочину и встал. Я поднял тяжелую голову и посмотрел в забрызганное дорожной грязью окно.

Да, после войны эта деревня так и не поднялась. Десяток невысоких изб жался к раздолбанной дороге, вот и весь населенный пункт. Довольно безотрадное зрелище, к тому же бревенчатые стены уже обрели седовато-серый цвет и не радовали свежестью срубов.

Впрочем, мы насмотрелись такого, еще когда тряслись на автобусе из Старой Руссы. Тогда лица вытянулись даже у педсостава – для ленинградцев глубинка новгородчины смотрелась как иная, практически неизведанная страна. Здесь вдоль черноводных речушек стеной стояли густые первородные леса, а редкие поселения в испуге жались к единственной колее, словно ища в ней спасение. Улиц тут не водилось, а сами поселяне, казалось, были словно другой породы, мелкой и жилистой. В общем – не Невский; какой-нибудь зачуханный Металлострой под Питером, глядя отсюда, казался почти Парижем.

Пока мы шли по деревне, приминая первые зеленые стрелочки, то и бодрое тюканье топора слыхали, и раздумчивое мычанье. Жалобно поскрипывал колодезный «журавль», глухо бренча цепью, лениво брехала собака, а вот голосов не слыхать.