Спасти СССР. Манифестация II

Местных мы углядели за околицей – деды и бабы шагали на маленькое кладбище, по тропинке к болоту Пахинский Мох.

– Чистенько, – с оттенком удивления выразилась Чернобурка.

– Ухожено, – согласился я.

Братские могилы выстроились в тени, скорбным рядом единообразных стел, а плакучие березы да статные ели плюсовали панихидному месту тихую и кроткую лиричность. С тусклой чугунной плиты, вделанной в огромный валун, читалось суровое: «Вечная слава павшим героям!»

– У нас не так, – вздохнула Мэри, и заспешила, словно оправдываясь: – Не лучше, просто иначе. Как-то… плоско. Стриженная трава – и уложенные плиты с именами. А тут деревья, скамьи… Для кого?

– Для живых, – серьезно ответил я.

– Вон они где… – облегченно заворчал Алексеич, и ускорился.

Машины скопились в низинке – наш «газон», груженый лагерным барахлом, тулился к армейскому «Уралу», до крыши заляпанному грязью – доблестный сержант тянулся с подножки, протирая ветровое. Два чистеньких автобуса, доставивших из Демянска фронтовиков и партактив, дичились в сторонке.

А люди – военные и штатские, здешние и приезжие – неторопливо поднимались на усеченную высотку.

Даже издали глаз ловил высверки орденов и медалей на груди ветеранов. Не тех старичков, доживших до «святых» девяностых и смутных «нулевых», чтобы с тоской и бессильным отчаянием наблюдать, как оплевывается святое и умаляется великое.

Нет, у сырой могилы стояли плотные, налитые здоровьем мужики, и лишь орденские колодки убеждали в том, что они поднимались в атаки, вставали навстречу хлещущему свинцу, месили грязь России и Европы, наводя дезинфекцию коричневой чуме.

С новеньких пиджаков и заношенных кителей брызгами крови отливали «Красные Звезды», блестели геройские кругляши «За оборону Москвы», «За взятие Берлина», а то и просто «За отвагу».

В сторонке переминались молоденькие солдатики в парадках, с «Калашниковыми» за плечами. Солдатикам хотелось покурить, но робость сковывала их. К своему командиру, младлею со строгим мальчишеским лицом, они относились с покровительственным добродушием, а вот старых бойцов явно стеснялись.

Наш отряд построился рядышком с мявшимися автоматчиками, и меня тут же нашла Мелкая. Глянула светло, разгоняя траурные мысли, и я отзеркалил ее неуверенную улыбку – девушка будто сомневалась в своем праве на радость. Я тихонько пожал тонкие пальцы, и они шевельнулись в ответ, скребясь в мою ладонь.

– Товарищи!

Председатель сельсовета, юркий колхозник, похожий на пана Вотрубу из «Кабачка 13 стульев», набрал воздуху в грудь, и зычно толкнул:

– Сегодня мы собрались здесь по горькому, но и важному моменту. Восемнадцать героев, павших в бою за свободу и независимость нашей родины, будут похоронены с почетом и салютом! – он взмахнул рукой, но вдруг скомкал начатый жест, и, морща лицо, обратился к кому-то из фронтовиков: – Саныч, может, ты скажешь чего?

Кряжистый ветеран угрюмо кивнул, и вышел из строя.

– Товарищи, – глухо рокотнул он. – Сам тут воевал в сорок третьем, знаю, каково приходилось. С нашей 397-й стрелковой много ребят полегло…

Слушая старого солдата, я наблюдал за своими. Сёма с Паштетом выглядели очень похоже – смотрели на гробы, обтянутые красной тканью, с мрачным вызовом. Ара насупился, опустил голову. У девчонок глаза опять на мокром месте… Правда, Наташа с Ясей не плакали – стояли, вытянувшись стрункой, сжимая губы – и кулачки.

А меня всего пробрало холодной дрожью, будто лишь теперь дошло по-настоящему, что мы не на экскурсии побывали, гуляючи по местам боевой славы. Всю неделю ученики и ученицы 9-го «А» сдавали «контры» по предметам, которые не проходят в школе – разгребали наносы забвения, вытаскивая на свет скорбную память.

А вокруг, словно контраста ради, распускалась юная, зовущая весна! Непривычная теплынь кружила голову терпкими запахами новой жизни. Дальние березки пушились, сквозя зеленой пролистью, и вдруг – похороны…

…Саныч повысил голос, и слова протекли в сознание:

– Спасибо нашим детям… Да что там – внукам! За то, что не испугались – ни трудов, ни страхов. И… вот… – голос ветерана дрогнул.

– Андрей… – рука Василия Алексеевича легла мне на плечо. – Тебе слово.

Глаза фронтовиков, блестящие или сухие, давно выплаканные, оборотились на меня. Я в ответ оглядел победителей, и медленно, не изыскивая глаголов повычурней, заговорил:

– Мы… весь наш класс… родились в мирное и счастливое время. А мир и счастье для нас завоевали вы. И они. – мой взгляд качнулся на горестный штабель. – Вы исполнили священный долг – встали на защиту своей страны, своего народа. И победили. А теперь пришла наша очередь. Суворов говорил, что война не закончена, пока не будет похоронен последний солдат. Вот поэтому Великая Отечественная еще длится, но мы обязательно покончим с нею, отдав последние почести всем, кто погиб за нас. Вечная им память!

– Вечная память… – высокие звонкие и глухие дребезжащие голоса слились в нестройном, понуром хоре. Природа, и та пригасила буйную радость цветенья, дохнув знобким ветерком.

Покачиваясь на тугих стропах, гробы окунулись в щемящую сырость братской могилы.